Хоть все кричи ты: «Луку, луку!», Таскай корзину и кряхти, Продажи нет, и только руку Так жмет, что силы нет нести…
Мишка застыл от удивления и гнева. Неужели это про него? Неужели про го, как он корзину на Мытном рынке таскал? Матерь божия! Ради чего же он тогда старался? Чтобы друзей выручить, приятное им сделать. Зачем же про него обидные вирши складывать? Ну, держись, Николка!
Коршуном налетел Мишка, ударил по уху. Не растерявшись, Николай дал сдачи. И пошла потасовка. Противники катались по земле, драли друг друга за волосы, дубасили по бокам. Андрею Глушицкому с трудом удалось их разнять.
Пыльные, исцарапанные, потные плелись они к реке, не разговаривая друг с другом. Но когда искупались, поплавали и им сделалось легче, Мишка беззлобно сказал:
– Ежели ты еще раз про меня сочинишь, я тебе голову оторву и в кусты закину. Понял?
– Хвалилась синица море зажечь, – ответил Николай, но пригрозить новыми стихами не решился. Удивительно: почему это складные, в рифму, слова так действуют на людей? Казалось бы, что тут такого? Иной раз просто глупость напишешь, а люди обижаются. Даже такой скромница, как брат Андрюша, и тот долго дулся на Николая, когда он сложил про него год назад эпиграмму:
Намазал брови салом
И, сделавшись чудаком,
Набелил лицо крахмалом,
Чистит зубы табаком.
Хоть была бы это неправда! А то и на самом деле Андрюша тогда зафрантил. Случайно познакомился с девушкой из Екатерининского приюта и решил, что он влюблен. Напудрится вечером крахмальной мукой, подведет брови салом, смешанным с сажей, – и шарк к «дому призрения ближнего», где жила та девушка. А она ни разу и не вышла к нему.
После тех стихов Андрюша целый месяц с ним не разговаривал. Надутый ходил. Но однажды вдруг попросил:
– Николенька, ты, пожалуйста, никогда больше про меня не пиши. Обещай, миленький! Хорошо?
Разве откажешь, когда так ласково и трогательно просят! Тем более Андрюше.
Про Мишку можно и еще сочинить. Не больно-то страшны его угрозы.
Когда Николай одевался после купанья, к нему подошел Коська. Таинственно шепнул:
– Пойдем постреляем. У меня пистолет.
– Настоящий? – так же тихо спросил Николай.
– Конечно. У папашки в столе взял.
– Ругаться будет.
– У него их много. Коллекция!
Стрелки незаметно скрылись в кустах. Пошли вдоль оврага, потом спустились на дно. Остановились у рослой сосны с бронзово-золотистой корой.
– Здесь! – сказал Коська, вытягивая из кармана брюк небольшой, с продолговатым дулом пистолет.
– А мишень?
– Сейчас нарисуем!
В руках у Коськи появился сложенный вчетверо лист бумаги. Он осторожно расправил его. По выцветшим чернилам, следам какой-то печати и порванному краю с дырочками можно было безошибочно определить, что Коська вырвал этот лист из какой-то пыльной папки отцовских служебных дел.