Держа порванную уздечку в руках, Трифон степенно поздоровался и спросил:
– Куда это ты собрался в такую рань, Миколай Лексеич?
– К тебе, – ответил Коля. – Санки готовы?
– А как же! В полном акурате. Катайся на доброе здоровье.
Санки стояли у стены конюшни. Раньше они были серыми, грязноватыми, а теперь стали светло-голубыми, как летнее небо.
– Хорошо, дядя Трифон! Спасибо!
– Не стоит благодарности, Миколай Лексеич. Завсегда рад тебе услужить, – польщенный похвалой, поклонился Трифон. А затем, почесав в затылке и сокрушенно тряся оборванной уздечкой, заворчал:
– Вот навязался на мою голову, окаянный, прямо спасу нет!
– Кто это, дядя Трифон? Кого ты бранишь?
– Жеребец тут один есть. Молоденький. Аксаем кличут. Вишь всю муницию изорвал. Такой озорной, такой непутевый!
Коле любопытно посмотреть. И он зашагал в конюшню, сопровождаемый заботливым напутствием Трифона:
– Ты, Миколай Лексеич, остерегайся его. Подальше держись. Как бы не куснул, проклятущий!..
Аксай, рыжий и узкомордый жеребец с коротко остриженным хвостом, сердито бил копытами по деревянному настилу.
Постояв около Аксая минуты две, Коля вышел на улицу. А Трифон уже не один. На толстом сосновом бревне сидел Кузяхин отец – охотник Ефим с трубкой во рту. Он старательно высекал огонь из кремня.
– И ты бы присел, Миколай Лексеич, – проговорил Трифон. – В ногах правды нет… Аль торопишься?
Куда торопиться! Дома все спят. Он сел на краешек бревна. Ему хочется послушать Трифона. Тот всегда так интересно рассказывает про войну с французами.
Ефим с ожесточением ударил по кремню шероховатым куском железа. Густо посыпались мелкие искры. Трут загорелся. Потянуло запахом жженой ветоши. Подавая горящий трут Трифону, Ефим со вздохом произнес, должно быть, продолжая разговор:
– Огонь да вода – нужда да беда!
– Что правда, то правда, – согласился Трифон, – огонь жжет, вода заливает, беда бьет – нужда поджимает. Такое уж наше мужицкое дело-положение.
Из трубки повалил дымок. Затянувшись три раза подряд, Трифон передал трубку Ефиму. Они курили по очереди.
– А ты не особенно к сердцу принимай, что тебя посекли, – успокаивал Трифон. – В нашем деле-положении к этому привыкать надо. Везде бьют. В солдатах я был – пороли, домой вернулся – опять же порют.
Ефим закачал головой:
– Было бы за что бить. А то ведь из-за какой-то несчастной куницы. Ежели бы не я, ушла бы она беспременно. Скок на дерево – и поминай как звали.
С опаской глянув на Колю, он полушепотом добавил:
– Ох, лютой он у нас! Ох, лютой!
– А где лучше-то найдешь? – дымя трубкой, ответил Трифон. – Какой сапог ни надень, любой жмет.