Потом Толстой приписывал главы к «Анне Карениной». Было страшно кончать свой великий роман, где с четкостью рассказано о самоубийстве.
Анна Каренина должна погибнуть.
Это задано в начале всех планов. Она должна погибнуть, и есть даже способ, было указано, как она погибнет. Развязка известна фрейлине двора, старой тетке Льва Толстого, но она кажется ей по способу самоубийства пошлой, как, впрочем, и само самоубийство. Анна должна погибнуть. Первоначально Каренина носит какие-то следы обреченности. Она привлекательна, но экстравагантна, одета необычно. Она отмечена в стаде. Но чем дальше писал Толстой, тем больше ему нравилась женщина, которую он не написал, не придумал, а как будто нашел на путях истории.
Потом он напишет, что он ее «усыновил».
Он творил не только роман, но и образ женщины, которую полюбил бесконечно.
Покарать преступление Анны должен был бог. Так Данте любил женщину, которую когда-то соблазнила книга, которую она читала вместе с мужчиной. Последняя фраза прекрасна: «И в этот день мы больше не читали». Прекрасная любовь реализовалась. Она реализовалась и для Данте.
Данте проходит в сопровождении Вергилия, великого писателя, создавшего нормы искусства, и падает в обморок, прослушав речь женщины.
Проносится над ним вихрь влюбленных, наказанных вечным полетом.
Они все виноваты.
Анна должна была быть виновата; но она не виновата, и чем дальше описывает ее Толстой, тем более она вырастает.
Помню молодого Горького, он мне тогда казался старым, было ему пятьдесят лет, он говорил, «почему Каренина только несчастна. Флобер в «Мадам Бовари» создает мессу любви, а Каренина и Вронский даже не видели Рима. Нет ни одной строки о том, как же они там жили».
Они были несчастливы? Был ли счастлив Толстой? Не знаю. Я не знаю, что такое счастье для птиц, но когда стая гусей или стая перепелов перелетает через океан, к милым старым гнездам, то гнезда у них, вероятно, на обеих сторонах одинаковы.
Одинаково милы.
Счастлив ли гусь после того, как он перелетел из Египта к полярному морю? Вероятно, он создан для этого полета, и в этом полете он совпал в ударе крыльев с движением воздуха, который принял стаю.
Толстой, отыскивая тропу жизни жизнью романов, вероятно, иногда был счастлив.
Но построить роман до конца нельзя и даже песню нельзя окончить.
Своим романом Лев Толстой судил жизнь.
Когда изменившая жена умирала в припадке родильной горячки, смерть казалась неизбежной. И в это время виноватая обыкновенная женщина в бреду заговорила с мужем как старшая, как человек, который прощает.