Пашка утомлённо роняет вихрастую голову на сложенные на столе руки. Это ты, Пашка, прав, это да…
- Стихийное бедствие! - глухо бубнит сероглазый. - Новый, блин, Орлеан! Хочешь, Ил, давай с окна его выкинем! Хотя… Ему-то ни фига не будет, - пара царапин, если только, - двенадцатый этаж всего-то, - а нам с тобой тогда точно хана… Чего это он там затих, а?
- Костёр там, наверное, разводит, - хихикаю я. - Раз, понимаешь, спальник я ему пообещал…
- Костёр, не костёр, - а вот если он коньяк наш найдёт… Мама, он же полбутылки вылакать может запросто!
Мы с Пашкой некоторое время молча смотрим друг на друга. Пьяный Заноза… Боги, Боги! Ворвавшись в комнату, мы с Пашкой наблюдаем следующее, потрясшее нас, зрелище. Никитос устроил всё-таки нечто. Посреди комнаты, на ковре, лежит неведомо откуда взятая им, свёрнутая вчетверо простыня. В её центре дованивает огрызок ароматической свечи в окружении двух тарелок с бутербродами, трёх груш, грозди винограда, а по краям лежат три бумажные салфетки. Сбоку пристроилась моя подушка. Это-то и будет главное место, - понимаю я, и совершено ясно, для кого оно предназначено… А сам Никита, подперев подбородок крепеньким кулачком, задумчиво взирает на это великолепие сверху, чуть отстранённо… Так, наверное, смотрели на свой Парфенон Иктин и Калликрат…
- Ну, ты даёшь, братан… - восхищается Пашка, и застенчиво смотрит на меня. - Ты ничего, Илья, ладно? Не ругай его, чего уж там…
Я подхожу к Занозе, сажусь перед ним на корточки, осторожно берусь за его стройные икры, и, глядя ему в серые, Пашкины, глаза, проникновенно говорю:
- Никитка, я не могу сказать тебе, кем ты будешь, когда вырастешь, - не знаю я этого, - да кем захочешь, тем и станешь! Вот, - но то, что тебя в этом Мире века будут помнить, - это я тебе точно говорю. А ну! Нос опусти щас же!
Я легонько хлопаю Занозу по упругой попке. Мы все втроём смеёмся…
Вот мы садимся за наш, - Никитин, - импровизированный стол. Темнеет, время уже после десяти. Я включил настольную лампу, направив её в стену, выставив регулятор яркости на половину. Нашими с Пашкой усилиями стол своим блеском превзошёл даже замысел создавшего его Никитоса. Кола, яблоки и шпроты, ветчина и сыр. Груши, виноград, японкие сладости в маленьких, с напёрсток, корзиночках. Конфеты, шоколадная паста с миндалем, бокалы тонкого стекла, и для каждого из нас нарядная яркая тарелка из маминого сервиза. Никита даже теряет на некоторое время дар речи. Тем более что я, не выдержав его напора, достал ему спальный мешок, - вот он у него, под боком, - чтобы вдруг Пашка не покусился, не дай бог… А сам Пашка чего-то беспокойно крутится и с сомнением поглядывает то на меня, то на Занозу, поглощенного какими-то своими одиннадцатилетними мечтами. А-а, - ну да. Коньяк. А, собственно, почему бы и нет?