- Ого! Тихон, ты подобен метеору! Надо же, и диван успел разобрать, и постелил, и разделся уже… - у вернувшегося в комнату Ложки в голосе проскальзывает крохотная нотка разочарования.
- Да. А что, Ложка?
- Да так… Двинься, давай. Я просто посмотреть хотел, как ты раздеваешься.
- Да? Ну-у… Илюша, на мне только плавки остались, но… Щас, погоди, я их щас… - и Гриша одним движением, не откидывая одеяла, гибкой стремительной ящеркой выскальзывает из-под него…
…Кто мне может объяснить: как это так у мальчишек получается? - столько сразу всего в этом движении, - и детская ещё стыдливость, и вполне уже осознанная гордость рысёнка-победителя, и бездна изящества, и смущение, и вызов, и море чувственности, и позёрство, - откуда что и взялось в тринадцать с половиной лет, - и лихое бесстыдство, и понимание, что не очень это всё правильно, и непонимание, - почему, какого чёрта ЭТО может вдруг быть отчего-то неправильным?! - и тяжкий неспешный мах пушистыми ресницами, и брошенный украдкой из-под них лукавый взгляд на совершенно обалдевшего и онемевшего сразу Ложку, и румянец, и что больше в этом румянце, - счастья победителя, или детской ещё стыдливости… Ну? И кто мне, бестолковому, может объяснить, - откуда это в них, в наших мальчишках? Я не знаю, а ведь должен, ведь это я сейчас про себя пишу, ведь это я вот так вот стоял в свои тринадцать с половиной лет, нагишом, с гордо поднявшимся своим колышком, чуть подавшись вперёд подрагивающими бёдрами, правой ладонью упершись себе ниже поясницы, прямо в начало крутого изгиба попки, а левую ладонь держа на бедре, - я готов был прикрыться, сразу же, чуть только почувствовал бы я разочарование или недовольство моего старшего друга, - да, старшего! - на целых три года старшего, - а он стоял перед диваном, одетый ещё пока, и никакого, разумеется, разочарования у него в его глазах не было, он обалдел, он задыхался от Любви ко мне, - такое это счастье… Я плавился от этого счастья, от его полного любви взгляда, от его глаз в пол-лица, от того, что стоял вот так вот перед ним, моим другом и моей Любовью, нагишом, во весь рост, чуть прогнувшись, подавшись вперёд подрагивающими бёдрами, с плавками, спущенными на щиколотки, и краснел, сам не знаю от чего, - от гордости, всё же, больше, наверное, - только плавки у меня тогда были не такие, как сейчас у Гриши Тихонова, - у него они современные, узенькие, ничему не мешающие, и ничего почти не скрывающие лёгкие узенькие, светло-голубые трикотажные плавочки, - а на мне тогда были лайкровые ярко-красные, тесные, словно броня какого-нибудь героя комиксов, купальные плавки, в которых я ходил на тренировки в бассейн и на Урал летом, - я их надел тогда специально, для моего друга, для моего любимого, - я, тринадцатилетний лукавый хитрец, думал, что так я красивее, и я угадал своим чутьём рысёнка-победителя, ведь разве что только в обморок не упал тогда на ковёр перед диваном в моей комнате мой старший друг и мой любимый, - а ему тогда было шестнадцать… Да, всё так и было той ночью в моей комнате, которую я делил тогда со своим младшим братишкой…