– Он мертв! – сказал Арно высокомерным тоном. – Я его убил… когда он мне дал это.
Машинальным жестом он достал из-под своей кольчуги белый мятый клочок, испачканный кровью, кусок пергамента, который он уронил к ногам своей жены.
– Он меня вытащил из Бастилии. Он мне спас жизнь, и все же я убил его. Из-за тебя… и потому что он осмелился мне сказать… всю правду о тебе. Он был со мной честен, поступил по-братски… и все же я его убил.
– Честен? По-братски? Это на Гонне д'Апшье ты возлагаешь эти лавры? Честен! Человек, который накормил тебя бесстыдной ложью? По-братски, этот милый мальчик, у которого с собой был яд от Ратапеннады, местной колдуньи, который должен был отправить тебя на тот свет? Ты потерял рассудок, Арно де Монсальви?
Он снова взорвался, но теперь в волнах его гнева скользили неуверенность и сомнение.
– Почему я должен верить тебе больше, чем ему? Кто меня убедит, что ты говоришь правду? Естественно, ты обвиняешь, чтобы защитить себя, и именно теперь, когда я имел глупость сказать, что он мертв!
– Ты мне не веришь? – сказала она холодно. – А аббату Бернару, ему ты поверишь?
– Аббат Бернар далеко, и это тоже тебе известно!
– Гораздо ближе, чем ты воображаешь. Прочти это!
Она достала из своего мешочка полученное в Туре письмо. Толстая и прочная кожа защитила его от воды, и оно не намокло.
Резким жестом она сунула его под нос своему мужу.
– Ну что, узнаешь почерк? А как ты думаешь, Бернар де Кальмон д'О назвал бы своей возлюбленной дочерью во Христе потаскуху, которую слуги выгнали хлыстом?
Он бросил на нее взгляд, в котором неуверенность приобрела оттенок тревоги, и, отойдя к свече, которую поставил на балку, принялся читать медленно, вполголоса, останавливаясь на отдельных словах, словно пытаясь по достоинству их оценить.
Затаив дыхание, Катрин смотрела на него с отчаянием. Она видела это мужественное лицо, черты которого стали более грубыми, жестокими. Она не знала этого нового лица, а скудный свет свечи еще более его подчеркивал. Четырех– или пятидневная борода обезобразила лицо, уничтожив всю красоту под этой грязной соломой; под глазами вздулись мешки.
За этим закованным в железо воином, диким и устрашающим, она с болью увидела встающий в ее памяти другой, знакомый образ, который в последний раз мелькнул вдали, такой гордый и радостный, под трепещущим шелком разноцветных знамен на незапятнанном фоне высокого, покрытого снегом плоскогорья!
Прошло только шесть месяцев… и тот, которого она любила больше всего на свете, стал убийцей! Тоска и боль сдавили сердце так сильно, что она застонала, а слезы потекли из глаз к уголкам губ.