– Он не прав, – буркнул Тристан, – хотя я и понимаю его. Со своей стороны, я вас еще больше полюбил. Но крупные феодалы невыносимо заносчивы. Они легко забыли, что во времена Меровингов их предки были полудикими мужиками, только еще более неуживчивыми, чем их соседи. Дворянство они подхватили, как болезнь. Но не только не выздоровели, а передали своим потомкам, и в более тяжелой форме. Право вершить суд! Именно этой привилегией они больше всего дорожат… той, что толкнула мессира Арно нанести удар, несмотря на приказы коннетабля.
– И в самом деле, – сказала Катрин опять с бледной улыбкой. – Скажите мне, как это произошло…
– О! Это просто: в первый же вечер освобождения коннетабль занялся теми пятьюстами молодцами, засевшими в Бастилии. Он не питал к ним особо нежных чувств… особенно к Люксембургу и Кошону. Он желал захватить все это высшее общество в его берлоге и пойти на штурм. Он рассчитывал к тому же на то, что запасов продовольствия окажется недостаточно, но славные люди, которые открыли нам ворота, во главе с Мишелем де Лаллье пришли к монсеньору и попросили его о милости.
«Монсеньор, – говорили они, – если они захотят сдаться, не отказывайте им. Сегодня вы вернули Париж! Возьмите от Бога его дар и отплатите ему милосердием…»
У коннетабля благородная душа, и он уступил. Он велел им сказать, что принимает их условия. В воскресенье условия были приняты за подписью и честным словом монсеньора. Они даровали всем, кто спрятался в Бастилии, спасение жизни и чести, но выгоняли из Парижа.
Через два дня, во вторник утром, они сами открыли ворота и вышли, направляясь к Сене. Там была огромная толпа, которая улюлюкала и выкрикивала оскорбления… Конечно, при этом у всех чесались руки добавить к этому несколько камней, но коннетабль объявил, что покарает смертью всякого, кто помешает ему сдержать данное слово. Он к тому же испытывал определенное уважение к лорду Уиллоугби, старому бойцу Азенкура и Вернея. Он настаивал на том, чтобы были соблюдены все рыцарские правила. Но когда мимо прошел огромный Гийом Легуа, бледный и потный от страха, у капитана де Монсальви потемнело в глазах. Легуа шел, бросая вокруг себя боязливые взгляды и прижимая к груди объемистый мешок, содержащий то, что он смог спасти из своего состояния.
В его облике не было ничего – должен признаться честно, – что могло бы вызвать снисходительность, милосердие или чувство жалости. Скажу даже больше, Катрин: я думаю, что на месте Монсальви я поступил бы совершенно так же. Но приказ есть приказ, а ваш муж с ним не посчитался.