– Не огорчайтесь, ваше благородие. Наука химия – великая наука! – И засмеялся, скаля белые от сосновой смолки (ее все местные беспрестанно жевали, спасаясь от цинги) зубы.
Капитан уставился недоуменно, узнав каторжанина Максима Волкова, который был упечен в сии места за «химические фокусы» – создание взрывчатых соединений, использовавшихся бомбистами и прочими боевиками. Волков был светлой головой, но крамольником, бесшабашником и анархистом отъявленным.
Стрекалов принял было привычный начальственный, суровый вид, и тут его словно ударило: а ведь и впрямь – если провести анализ «едучки», ее можно попытаться изготовить искусственным путем! В Санкт-Петербурге имеются великолепные лаборатории. Какое счастье, что у него осталась еще жидкость... Если удастся «едучку» изготовить, в горнодобывающей отрасли вообще, а самое главное – в золотопромышленной произойдет поистине революция.
– Не твое дело, – бросил он Волкову начальственным тоном.
Однако в остроге все новости, даже самые секретные, каким-то непостижимым образом быстро становились известными всем. И точно так же всем сделалось известно, что Стрекалов собрался в Санкт-Петербург, для чего получит в Хабаровке от военного начальства сопроводительный документ на себя и на Акимку, которого намерен взять с собой в благодарность за открытие, которое, очень возможно, дарует стране неизмеримое количество золота. Ехать Стрекалову предстояло в сопровождении стражника из числа конвойных.
Акимка ходил, ног не чуя под собой от счастья, и не переставал намекать Тати, что вернется подлинным нойоном, и тогда она пожалеет, что отвернулась от него, согласится стать его женой.
Тати лишь плечами пожала, с презрением глядя в смуглое, плоское, с узкими глазами лицо Акимки. Она, маньчжурская царевна, могла принадлежать только светловолосому и светлоглазому мужчине. Совершенно как та Марина, о которой рассказывал Максим! Тати уже нашла себе мужа – Софрона, у которого глаза цвета неба, а волосы цвета осенней березовой листвы, и если и собиралась его на кого-то променять, то уж, во всяком случае, не на неприглядного Акимку. Ей хотелось быть женой русского барина, а не гольдского нойона. Ей хотелось жить не в стойбище Сахалян-Ула, а в русской столице!
Конечно, ничего этого Тати не стала объяснять Акимке. Она вообще ни слова ему не сказала – просто посмотрела на него, повела бровями, напоминающими два нежно изогнутых черных лука, – да и пошла прочь, и две черные девичьи косы вились по ее тонкой спине. Таков был обряд в стойбище: девушка носит две косы, женщина – одну. Конечно, Тати нарушала обряд, она ведь уже простилась с девичеством, однако она никогда не отягощала себя истовым соблюдением обрядов и обычаев.