После больших мартовских ливней весна наступила как-то сразу. Никто не ожидал такой ранней весны – ведь зима была суровой. В самое малое время омоченные дождями луга покрылись новой травой, расцвеченной кашкой и одуванчиками. В лесах сосны и ели стряхнули с себя последние комья снега и мертвую хвою на ковер из белой ветреницы, ранних фиалок и бледно-сиреневых звездочек будры. Солнце все выше поднималось на небосклоне, и его лучи грели сильнее.
Благодаря участию девушки Этьен быстро выздоравливал. На следующий же день после того, как он согласился есть, Гортензия и Годивелла, которым помогали Пьерроне и Гарлан, перенесли его в комнату второго этажа, которую ранее занимала мадемуазель Комбер. Ее обстановка отличалась не меньшей суровостью, чем в остальных, но обращенное к югу окно и то, что она была меньше, делали ее более уютной и теплой. К тому же таким образом оберегались ноги добровольных лекарей, что в средневековом замке немалое достоинство.
Юноша крепнул на глазах, и сломанная нога тоже явно шла на поправку. По особому приказанию Гортензии, которая после отъезда дяди некоторым образом приняла на себя права сеньора, Жером, конечно, сначала пустившийся в пререкания, но быстро укрощенный, отправился в Шод-Эг, – а это в трех лье от замка, – чтобы попросить доктора Бремона навестить больного. Разумеется, кучер пытался противиться, поминая известную алчность питомца Гиппократа, однако Гортензия прервала его разглагольствования, объявив, что плата врачу пойдет из ее собственного кошелька. А коль скоро, стараясь подвигнуть Жерома к действию, она совершила неосторожный шаг, выдав ему немного денег на прокорм его и его лошади во время этого путешествия, кучер, ослепленный ее щедростью, не нашел занятия более спешного, нежели прославлять молодую хозяйку в лучшем трактире Шод-Эга, поднимая в ее честь стаканы с шантургским вином – лучшим из тех, что дарит нам Овернь. Естественно, молодчик «спекся» до такой степени, что не он господина Бремона, а сам доктор Бремон, заняв место кучера, привез назад Жерома, удобно разлегшегося на сиденье внутри экипажа.
В действиях врача было, разумеется, немало от профессиональной добросовестности, однако же свою роль сыграло и простое любопытство. На протяжении десятилетий, а может, и веков, в стенах Лозарга не видывали представителей его благородного ремесла. Годивелла, например, никогда с врачами не сталкивалась. Поэтому она не была уверена, что маркиз одобрил бы такое нововведение. Но Гортензия положила конец ее тревогам: