– Мой дядя не видел ничего предосудительного в том, что мадемуазель де Комбер пригласила этого доктора к моему кузену, когда тот находился у нее, – пояснила она. – Не вижу, почему ему не приехать сюда? К тому же, Годивелла, вы ведь не желаете, чтобы господин Этьен остался на всю жизнь хромым?
Добавить к этому было нечего, и Годивелла молча согласилась с ней, вернувшись к повседневным занятиям без лишних возражений. Более к этой теме никто не возвращался.
Доктор Бремон, должно быть, приходился ровесником маркизу. Выглядел он даже чуть постарше: на крепких пятьдесят лет, запечатлевшихся в крупных резких морщинах его лица и тронутых сединой темно-каштановых волосах. Но морщины, о которых сейчас упоминалось, свидетельствовали о добродушии, а если его физиономия и походила на морду старого усатого мопса, то самого приветливого и улыбчивого из всех представителей этой породы.
Общее состояние Этьена весьма его обрадовало, особенно нога, кость срасталась самым желательным образом.
– Хотелось бы знать, как вы это углядели, – проворчала Годивелла, сопровождавшая его к молодому человеку. – С такой повязкой, какую вы ему сделали, ничего не видно, ведь ее нельзя развязать. Она такая жесткая…
– Надеюсь, вы не пытались ее снять?
– Я не вижу, как это сделать. Тут нужны большие ножницы, притом мадемуазель де Комбер посоветовала ничего не трогать… А вот я нахожу, что она слишком грязная… Как вы ее приготовили?
– Из смеси яичного белка и трухи, в которую я обмакнул бинты перед тем, как пустить их в ход. Это хорошо удерживает кости на месте.
– Странная кухня! Это не слишком хорошо пахнет. Вот костоправ…
– …совершенно беспомощен перед переломом. Молодой человек мог остаться хромым, но от души надеюсь, что этого не произойдет. Через две недели я вернусь, чтобы убрать лубок, и тогда посмотрим, сможет ли он с более легкой повязкой встать на ноги.
Гортензия попросила врача разделить с ними завтрак. Доктор Бремон был человеком воспитанным и приятным, а Гортензии доставляло живейшее наслаждение побеседовать с кем-нибудь, кто не живет в замке. Врач обучался на знаменитом факультете в Монпелье и немного знал Париж. Он мог говорить о жизни в этих городах как человек, к ней причастный; слушая его, Гортензия чувствовала, как мир открывается перед ней своими неизвестными гранями, и это благотворно влияло на ее душу. От нее не укрылось, что доктор, не подавая вида, внимательно изучает ее, но он был слишком тактичен, чтобы выспрашивать ее об обстоятельствах ее жизни. Лишь после того, как Годивелла принесла кофе, он заметил: