– Войдите! – рявкнул знакомый голос. – Но кто бы вы ни были, не мешайте мне!
Гортензия осторожно открыла дверь и вошла. Художник действительно с головой ушел в работу. Облаченный в свою любимую просторную блузу из красной фланели, Эжен Делакруа, со всклоченными волосами, лицом, перепачканным краской, лихорадочно трудился над огромным полотном, взглянув на которое Гортензия покачнулась, как от удара…
Смело взбираясь на покрытую убитыми баррикаду, увлекая за собой народ, возникшая из дыма пушечных залпов Свобода, размахивая трехцветным флагом, рвалась вперед, как будто стремясь вырваться из рамок картины. Ошибиться было невозможно, это был бой за Ратушу, свидетельницей которого была Гортензия. Бежевые и серые фасады домов, очертания собора Парижской Богоматери и почти полностью скрытое клубами дыма июльское небо… Это было эпическое повествование о тех событиях, и оно никого не могло оставить равнодушным. Что же до самой Свободы с обнаженной грудью, к которой было обращено разгоревшееся лицо человека с ружьем, которому художник придал свои черты, у нее был прекрасный профиль Фелисии, с ее чистым высоким лбом. Это была несомненно она, пусть даже художник и придал ей больше физической силы и мощи, чем это было у оригинала. Высокая и тонкая фигура графини Морозини не могла служить моделью для оживления рубенсовских форм, символизировавших силу. Но лицо!
Погрузившись в созерцание, Гортензия и не заметила, что Делакруа перестал писать и стоял теперь с ней рядом, вооруженный, как копьем, длинной кистью, которой он прорисовывал небо.
– Если не ошибаюсь, картина вам нравится? – произнес Делакруа таким обыденным тоном, будто они расстались только вчера.
Она перевела на него взгляд, в котором читалось восхищение с грустью пополам.
– Она понравилась бы мне еще больше, если бы Свобода сама была на воле.
Художник положил мольберт и кисть, вытер о тряпку руки и со всем изяществом светского человека поцеловал кончики пальцев посетительнице. Его черные глаза искрились неподдельной радостью.
– Сегодня на меня поистине снизошло благословение господне, ибо на Рождество мне послан ангел, – весело сказал он. – Я бесконечно счастлив вновь увидеть вас, мадам. Однако что вы только что сказали о моей Свободе? Она арестована? Это что, дело рук австрийцев?
– Она даже не успела добраться до Австрии. Ее арестовали в Париже через несколько дней после того, как мы расстались. Она сейчас в тюрьме Ля Форс, и я пришла просить вашей помощи.
Ей в очередной раз пришлось рассказать о своем отъезде, о встрече с Видоком, добавив то, что она узнала от Тимура. Делакруа слушал эту исповедь, все более и более мрачнея.