В Тюильри было людно. Несмотря на холод, многочисленные посетители прогуливались по аллеям. Закутанные в меха женщины беседовали, сидя на скамьях, установленных вдоль аллей. За облетевшими верхушками каштанов виднелись белые фасады и серые шиферные крыши новых домов на улице Риволи. Дети играли в серсо, мяч или классы под бдительным надзором матерей в шляпах, украшенных перьями, или нянь в чепцах с лентами. Было холодно, но сухо, робкий луч солнца, радовавший парижан в эти последние дни декабря, и сегодня играл на медной банке продавца вафельных трубочек.
Не колеблясь, Делакруа повел Гортензию к большому круглому бассейну, блестевшему меж клумб и рассаженных в шахматном порядке деревьев. Придя туда, они принялись неспешно прогуливаться, подобно людям, у которых нет другой цели, как воспользоваться приятной погодой. Но Гортензия чувствовала, как заледенели ее пальцы, несмотря на перчатки и теплую муфту из черного бархата, подбитую горностаем, в тон шляпке, поля которой обрамляли ее прелестное личико. Делакруа занимал ее разговором, пытаясь снять напряжение, но она не слышала ни единого слова.
– Да вы меня совсем не слушаете! – с ласковым упреком заметил он. – Вас совсем не интересует революция, вот уже целый месяц сотрясающая Польшу?
– Не очень, – с улыбкой призналась она. – Думаю, я ничего не слышала.
– Это оттого, что у вас слишком громко стучит сердце. Я пытаюсь отвлечь вас от ваших забот, рассказывая о чужих. Мне казалось, что вам это интереснее, чем светские сплетни…
– Вы правы, я прошу меня извинить. Так вы говорили, что поляки взбунтовались?
– Да, наша революция многим послужила примером: сперва бельгийцы восстали против деспотизма Вильгельма Первого и союза с Нидерландами, затем Польша поднялась против России… Погодите-ка… Думаю, ваша пытка подошла к концу. Вот он!
Действительно, толпа прогуливающихся разделилась надвое, оставив посреди широкий проход, по которому медленным шагом двигался человек в шубе, высоком цилиндре и с зонтиком в руке. За ним на почтительном расстоянии шествовали трое человек. Не будь этого пустого пространства, по которому он шел, его ничто бы не отличало от других разодетых господ, гулявших по аллеям парка.
В свои пятьдесят семь лет Луи-Филипп был высоким, крепким мужчиной с полным лицом, которое вовсе не безобразили длинный нос и рот с тонкими губами, сложенными в слегка пренебрежительную складку. Его густые каштановые волосы с рыжеватым оттенком переходили в длинные бакенбарды, исчезавшие под подбородком. Жизнь не всегда улыбалась ему, были и очень тяжелые моменты, например, когда горячо любимый им отец взошел на плаху, а ему самому пришлось вести жизнь, полную лишений и скитаний по разоренной войнами Европе. Эти испытания оставили глубокий след на его челе… и на душе. Вследствие чего этому по натуре своей робкому монарху приходилось отваживаться на поступки, под которыми, наверное, мог подписаться сам король-солнце.