Но Серпилин вновь покачал головой. Может быть, все это и разумно и правильно, но он не мог уехать отсюда.
Потом через какое-то время две санитарки стали вносить в дверь палаты топчан, тот самый, с клеенкой, на котором он сидел у заведующей в кабинете.
Он тихо, но твердо сказал женщинам, что не надо, они поняли, что он не ляжет, и унесли топчан обратно.
Потом опять через какое-то, он не знал, через какое, время зашла санитарка, и сестра после этого сказала ему, чтобы он вышел.
Он вышел и сколько-то времени стоял в коридоре, прижавшись лбом к холодному стеклу, пока они что-то делали там, в палате. Потом они сказали ему, что можно зайти, он опять зашел и сел на свое место. Жена лежала так же, как лежала, только с закрытыми глазами. Пока она лежала с открытыми глазами, ему казалось, что нельзя говорить при ней, а теперь, когда лежала с закрытыми, он спросил сестру про сына: когда он уехал отсюда?
– Сегодня утром; сказал, что у него сутки дежурство, а потом опять приедет.
«Что он, в Москве, что ли, служит?» – подумал Серпилин. А вслух спросил:
– В палату так и не заходил?
Сестра покачала головой.
– Только дверь открывал, заглядывал.
То, что было понятно Серпилину, очень удивило ее. Прошлую ночь она несколько раз предлагала этому капитану, чтобы он сидел не в коридоре, а в палате, тем более что в коридоре холодно. Но он все отказывался, и она подумала, что он боится вида смерти. Это бывает с мужчинами.
– В госпитале давно работаете? – спросил Серпилин сестру.
– Тридцать пять лет по госпиталям. Да три года в санитарном поезде, в ту войну.
– А сколько же вам лет?
– Пятьдесят шестой.
Серпилин удивился: сестра показалась ему моложе.
– Муж есть? – спросил он сестру, ожидая услышать: да, есть. Потому что раз ей пятьдесят шестой, наверно, его по возрасту уже не могли забрать на войну.
– Был, в ополчении погиб.
– А сколько ж ему было? – спросил Серпилин.
– Шестьдесят первый шел.
– А кем он был?
– Старый коммунист был, – сказала сестра, сказала так, словно разом хотела ответить на все заданные и незаданные вопросы. Ответила, вздохнула, помолчала, опять вздохнула. – Сначала сообщили, что без вести пропал. А потом товарищи доказали, что убит. – Она сказала об этом так, словно сначала ей принесли более тяжелую весть, чем потом.
И как ни чудовищно это было, но Серпилин подумал, что это действительно так. Раз по документам убит, значит, уважение к памяти. А если без вести – почему «без вести», как это так «без вести»? Как будто им кто-то предлагал подать о себе весть, а они не захотели, как будто прежде, чем умереть, надо было выбрать такое место и время, чтобы все видели своими глазами, как ты убит.