– Паршивая штука – старость. Что ни говори, паршивая…
Молодым отвели голубую Маринину комнату. Месяца два все было тихо и спокойно. По ночам через стену просачивались сдерживаемое дыхание зятя и музыкальное посмеивание Мариши. Потом полетели отголоски неожиданных распрей.
– Это мое дело, куда я деньги трачу, – яростно шипел генеральский сын. – Не хватало мне еще спрашиваться!
– Придется, дорогой, – ледяным голосом отвечала дочь. – Придется спрашиваться!
Зять выскакивал в столовую, взъерошенный, похожий на большую озверевшую лошадь, вставшую на дыбы. Громко хлопал дверью и убегал в институт, не позавтракав. Мариша выплывала через полчаса, уже одетая, подкрашенная, нежно пахнущая французскими духами, садилась пить кофе, оттопырив перламутровый мизинец. Прихлебывала, недобро блестя глазами, щурилась в открытое окно. Назревало что-то неприятное. Все чаще ему хотелось исчезнуть из дому, квартира перестала радовать, зять вызывал тошноту, Люда – раздражение. Повадилась звонить дура-генеральша, давать советы, рассуждать о жизни тоном жэковской активистки. Он терпел, вежливо переспрашивал, вежливо соглашался. Потом началась бессонница. Ночью все как-то особенно цепляло за нервы: и постанывание собаки, и Людин храп, и дождь за окном. Теперь он старался звонить в Калугу каждый день. Закрыв глаза, слушал ее голос, представлял, как она смеется, сердится, поправляет рукой волосы. «Мивая моя, – чувствуя, как все внутри заходится от нежности, шептал он. – Скоро встретимся, не огорчайся, мивая…»
На ноябрьские им неожиданно повезло. Люда решила прокатиться в Ленинград на юбилей подруги, а генерал отправил «детей» в дом отдыха для высокопоставленного военного состава. Он остался один на целых четыре дня. Это было подарком неба, прыгать хотелось от радости.
– Ты можешь приехать? – умоляюще говорил он в трубку. – Придумай что-нибудь! Это же никогда не повторится!
Он взял за правило никогда не спрашивать ее, что происходит дома, как ей удалось приехать в Москву или встретиться с ним в Калуге, прогулять работу, вернуться поздно вечером. Единственное, о чем они иногда заговаривали, были дети. Он так гордился Мариниными успехами, что трудно было удержаться и не рассказать ей, какая у него умная, чудесная дочка.
– Вырвешься? – настаивал он и теперь. – Сможешь приехать? Приедешь?!
И наконец услышал:
– Хорошо, я постараюсь.
Когда он встречал ее на вокзале, шел мокрый мелкий снежок, быстро темнело. Она была бледнее обычного и казалась уставшей.
– Все в порядке? – быстро спросил он, целуя ее и подхватывая дорожную сумку.