Гриша ударил по нему кулаком. Картинка выправилась.
– Это и есть твоя Грета Гарбо? – спросил он Нину, показывая на пляшущую на экране актрису.
– Какой ты темный. Это Марика Рокк. Я в кинотеатре пела, я все старые фильмы знаю. Этот называется «Девушка моей мечты». А ты вот о какой девушке мечтаешь?
– Я-то? Не знаю. Чтоб добрая. Чтоб готовить умела. А Лешка – о богатой. Но вообще-то, если на Лешку позарится какая богатая, так ей будет хорошо за семьдесят. И та будет дурой.
Нина оборвала его:
– Смотри лучше кино. Мама говорила, что оно трофейное. Его после войны привезли. Все видели эту картину по сто раз. У нас весь двор смотрел – мама рассказывала. А один мальчик всех тянул на дерево залезть. Говорит, если на дерево залезть, будет видно голую Марику, когда она сидит в бочке и купается. Бывают же дураки!
Нина вдруг вскочила, начала бить чечетку.
– Я так тоже могу. Даже лучше!
Она плясала без устали, а потом вдруг заплакала.
– Ты чего? – обомлел Гриша.
– Я никогда не плачу. Это так! Она про любовь поет, дура. Вот мне и стало грустно. Ты не думай, я сильная!
Фильм кончился, а они еще долго сидели на диване и просто молчали.
И не надо было никаких слов, им достаточно было молчать вдвоем.
ГОЛОС ГРИШИ:
– Поначалу я не понял, что со мной происходит. А когда понял, было уже поздно. Накрыло меня волной, из-под которой в одиночку не выбраться. Со мной такое было только однажды, в пятом классе. Но та девочка была моя одноклассница, и потом, рядом была мать. А теперь… Чужое место, чужой город, и Нина, которая старше меня на целых семь лет и к тому же любит какую-то женатую сволочь.
* * *
Ночью он пробрался на кухню, где на раскладушке спал Терещенко.
– Серега, Серега! – позвал он его.
Терещенко продрал глаза:
– А? Шо тебе, Гриня? Починить чего еще?
– Серега, у меня такое горе…
– Помер, что ли, кто? Поминки нужны?
– Да нет, я не к тому. Чего делать, когда ты влюбился?
– Я? Типун тебе на язык, Гриня!
– Да я влюбился, не ты. Что делать?
Терещенко обрадовано вздохнул:
– Тьфу ты! Шо делать, шо делать. Выпить треба.
И он полез за бутылкой.
Нина не спала. Она сидела с поварихой Элей на кухне кафе.
– Вчера у меня электропроводка перегорела от старости, – рассказывала Эля. – Названивала я в диспетчерскую так упорно, что обломала все ногти о диск телефонный. Сижу в темноте с поломанными ногтями, без сигарет. Жду электрика. Приходит наконец дядька лет сорока. Одно слово – слесарь. Я всех слесарями зову – электромонтеров, сантехников и даже которые с телефонной станции. Приходит тот слесарь, перегаром пахнет, весь помятый. Поковырял тупо проводку, посмотрел на меня, на свечку и вдруг говорит: «Ты что, одна живешь?» «Да, одна». «Так выходи за меня замуж. Одной жить не годится». Я говорю: «Я вечно котлеты пережариваю. И люблю другого человека». Ну это я про своего Смирнова, который то ходит ко мне, то не ходит. А слесарь спрашивает: «Тебя-то твой любит или как?» Я честно призналась: «Или как». Он перестал ковырять проводку, как будто обиделся, собрал свой чемоданчик – и на лестницу. «Вот пусть он тебе проводку и чинит, раз ты такая дура и так его любишь». Я его догнала и говорю: «Проводку он чинить не будет, потому что не умеет, это не его профессия. А вы дайте мне сигарету, хоть какой-то от вас толк будет!» Он достал мне одну помятую «Яву», дал прикурить и ухмыльнулся: «На кой ляд тебе тот мужик сдался? Любить надо мужиков, которые женятся и чинят проводки. Остальное – баловство». И ушел совсем. А я осталась одна. Чего, спрашивается, слесарь приходил? Замуж меня позвал и дал закурить. Но по большому счету, он, наверное, правду сказал. Не тех мужиков мы любим, понимаешь! Не тех!