Ведь с этой минуты не только сама Илейн не сможет спокойно смотреться в зеркало, не вызывая у себя горьких воспоминаний о картине, но и друзья ее запомнят этот портрет навсегда. Такие вещи ничем не загладить, не искупить; никому не дано забыть – вот он, портрет умирающей юности, созданный рукой Саймона Прентиса!
И неудивительно, что Илейн пыталась уничтожить вещь, ранившую ее и уязвившую больше, чем что-либо на свете.
– Где она? – спросила у отца Фенела.
– Наверху. Вещи пакует, наверное. Фенела внимательно взглянула на него.
– И тебе все равно? – спокойным голосом осведомилась она.
Саймон пожал плечами.
– А какая мне, собственно, разница?
– По-моему, она в тебя влюблена…
– О, эта особа из того разряда людей, которые за всю жизнь были влюблены исключительно в одну персону, – ответствовал Саймон, – то есть в себя саму! Знаешь, не забивай себе голову пустяками, особенно по поводу такой женщины, как Илейн. Ей подобные всегда выходят сухими из воды, поверь!
– Но если она так мало для тебя значит, – не удержалась Фенела, – то отчего тогда?..
Она не стала продолжать отчасти потому, что не смогла выразить в словах то, что хотелось сказать и о чем обычно не упоминается в беседах между отцом и дочерью.
Саймон на секунду смутился, и Фенела уже приготовилась: вот сейчас отец накричит на нее за дерзкие вопросы… но вдруг, к ее изумлению, совершенно несвойственным ему кротким голосом, с обезоруживающей откровенностью Саймон сказал:
– Я одинок, Фенела. Неужели не понимаешь?
– Но, по-моему, мы тут все одиноки, – отвечала дочь, – а одиночество твое отнюдь не уменьшится в обществе Илейн и ей подобных.
Саймон тяжело вздохнул.
– Вполне допускаю, что ты права. Но я тем не менее не теряю надежды, и, боюсь, так будет продолжаться до тех пор, пока не почувствую себя дряхлым стариком.
Последние слова он выговорил очень медленно и отчетливо. Фенела взглянула на отца и, повинуясь внезапному порыву, бросилась к нему и взяла под руку.
– Ну почему бы тебе не наведываться домой почаще? – с укоризной взмолилась она. – Зачем проводишь увольнительные в Лондоне? Только последнего покоя себя лишаешь. Если хочешь, мы сюда друзей назовем целую кучу, тебе будет интересно и весело!
– Ну, и где же они, эти твои восхитительные, таинственные друзья? – саркастически осведомился Саймон.
Он резко выдернул свою руку из руки дочери и заметался по комнате. Через мгновение застыл, воздев ладони над головой.
– Надоело!!! – заорал он. – Все надоело, слышишь?! Свихнуться можно с тоски, да будь оно трижды все проклято! Надоело!
– Что надоело? – озадаченно спросила Фенела.