— Я… да… конечно…
Навстречу по дороге двигалась машина. Запыленный «форд-51», за рулем — старик, рядом сухопарая старушка: оба как манекены в универмаге, на которых никто не смотрит. Бен заметил, что старик глядит в их сторону. Генри вплотную подступил к Бену, ножа за рукавом не было видно. Бен чувствовал, как кончик лезвия щекочет ему кожу на уровне пупка. Лезвие по-прежнему было холодным. Непонятно, как это могло быть, но это было так.
— Ну что же ты? Вопи «Караул», — усмехнулся Генри. — Я тебе все кишки выворочу. — Они стояли так близко друг к другу, как бывает при поцелуе. Бен чувствовал сладковатый запах фруктовой жвачки изо рта Генри.
Машина проехала мимо, медленно и торжественно, как на параде.
— Так, сисястый, слушай второй вопрос. Если на годовой контрольной я попрошу тебя: «Дай списать», что ты ответишь?
— Конечно, дам. Не задумываясь.
Генри улыбнулся.
— Хорошо, сисястый, сейчас ты ответил правильно. А теперь третий вопрос: как я могу быть уверенным, что ты никогда о том не забудешь?
— Я… я не знаю, — прошептал Бен.
Генри улыбнулся. Лицо его озарилось и на мгновение стало почти красивым.
— Я знаю! — воскликнул он, точно открыв для себя великую истину. — Я знаю, сисястый. Я вырежу на твоем пузе… ножом свое имя.
Виктор и Белч неожиданно загоготали. На мгновение Бен, сбитый с толку, почувствовал облегчение: он подумал, что этот нож просто шутка, так, для острастки, чтобы нагнать на него страху. Но Генри Бауэрс не смеялся, и Бен понял, что Белч и Виктор смеются потому, что они почувствовали облегчение. Они были убеждены, что Генри шутит. Но сам Генри вовсе так не считал.
Лезвие скользнуло вверх, точно по маслу. На бледном животе Бена появилась длинная царапина, налитая алой кровью.
— Эй! — вскрикнул Виктор, приглушенно, почти в испуге.
— Держи его! — рявкнул Генри. — Держи, ничего от тебя больше не требуется! — На его лице было мрачное, задумчивое выражение, но теперь оно исказилось в дьявольской гримасе.
— Господи, только бы Генри его не зарезал! — вскрикнул Белч визгливым, как у девчонки, голосом.
Далее события развивались стремительно, но Бену Хэнскому так не казалось: время тянулось для него, как в замедленной киносъемке. Впрочем, паники он уже не испытывал, обнаружилось какое-то внутреннее чувство, подсказавшее ему, что паниковать бесполезно.
В первом замедленном кадре Генри вздернул свитер Бена до самой груди. Из неглубокого вертикального пореза над пупком сочилась кровь.
Генри снова приставил нож к животу Бена, орудуя, как обезумевший военный хирург под бомбежкой. Крови прибавилось.