(Сатиры, послания и другие мелкие стихотворения
Михаила Милонова. СПб., 1819, с. 105).
Ср.:
Так одевает бури тень
Едва рождающийся день
(IV, XXIII, 13–14).
В том же стихотворении Милонова ср другие совпадения с элегией Ленского.
О дней моих весна! куда сокрылась ты? <…>
Кто знает, что судьба в грядущем нам готовит?
(там же).
Ср.:
"…бурных дней моих на пасмурном закате"
(Пушкин В. Л. К***.
Поэты 1790-1810-х годов, с. 682).
13-14 — Сердечный друг, желанный друг… — Рифма — "друг — супруг" встречается в "Письме Вертера к Шарлотте" (Мерзлякова?). Об отношении элегии Ленского к западноевропейской поэтической традиции; см.: Савченко С. Элегия Ленского и французская элегия. — В кн.: Пушкин в мировой литературе. <Л.>, 1926, с. 64–98; Томашевский Б. Пушкин — читатель французских поэтов. — Пушкинский сборник памяти С. А. Венгерова. М.-Пг., 1923, с. 210–228.
XXIII, 1 — Так он писал т е м н о и в я л о… — Намек на оценку элегической поэзии Кюхельбекером: "Сила? — Где найдем ее в большей части своих мутных, ничего не определяющих, изнеженных, бесцветных произведений?" Ко времени работы над шестой главой П уже, видимо, знал и вторую статью Кюхельбекера: "Разбор фон-дер-Борговых переводов русских стихотворений", где элегическая школа называлась "вялой <курс. оригинала. — Ю. Л.> описательной лже-поэзией" (Кюхельбекер, с. 493). Выделив слова «темно» и «вяло», П отделил их как чужую речь от остального текста. Это позволило ему создать двусторонний иронический эффект: и в адрес поэзии Ленского, и в адрес строгой оценки элегий Кюхельбекером.
2-4 — Что романтизмом мы зовем… — Ср. в статье Кюхельбекера "О направлении нашей поэзии…": "Жуковский и Батюшков на время стали корифеями наших стихотворцев и особенно той школы, которую ныне выдают нам за романтическую. Но что такое поэзия романтическая?" (Кюхельбекер, с. 455). Однако в этом случае голоса П и Кюхельбекера сливаются (этому, в частности, способствует отсутствие курсива), и оценка воспринимается как авторская. Диспут по вопросам романтизма, развернувшийся в русской критике в 1824 г., весьма занимал П, который в связи с ним начал работу над теоретической статьей о народности. См.: Томашевский, II, с. 106–153; Мордовченко Н. И. Русская критика первой четверти XIX века. М.-Л., 1959 (с. 196–236, 376–420).
7 — На модном слове и д е а л… — Слова «идеал», «идеальный» в эпоху романтизма приобрели специфический оттенок, связанный с романтическим противопоставлением низменно земного и возвышенно прекрасного, мечтательного. Нападая на романтизм Жуковского, Грибоедов писал о героине баллады Катенина "Ольга": "Что же ей? предаться тощим мечтаниям любви идеальной? — Бог с ними, с мечтаниями; ныне в какую книжку ни заглянешь, что ни прочтешь, песнь или послание, везде мечтания, а натуры ни на волос" (Грибоедов А. С. Сочинения. М., 1956, с. 392–393). Слово «идеал» быстро проникло в бытовую любовную лексику. В поэзии еще в 1810-х гг. оно было малоупотребительно. Так, из пяти русских переводов стихотворения Шиллера "Die Ideale" на русский язык, которые были осуществлены между 1800 и 1813 гг., ни одно не сохранило немецкого названия (два различных перевода Милонова назывались "К юности" и "Спутник жизни", Жуковского — "Мечты"; более ранний фрагмент перевода получил название "Отрывок", Шапошникова "Мечтанья").