— Твари, — с отчаянием в голосе пробормотал Андрей, откидываясь на спинку скамьи и трясущимися руками вынимая из пачки сигарету.
— Все мы твари божьи, — неожиданно согласился незнакомец и тоже закурил. — На, — продолжал он, вынимая из внутреннего кармана пиджака незапечатанный конверт и небрежно протягивая его Андрею, — владей, пресса. Десять штук, один в один. Можешь пересчитать.
Баксы чистые, незасвеченные, так что живи спокойно и радуйся. Машину, блин, купи, а своего «москвича» отдай пионерам, пусть в металлолом снесут.
— Каким пионерам? — безнадежно спросил Андрей, принимая увесистый конверт. — Где ты видел пионеров?
— В Белоруссии. Отгони свою телегу туда, заодно посмотришь, как живет братская республика. Тебе ведь все равно из города сваливать надо… от греха подальше.
— Господи, — выдавил из себя Андрей, — господи боже мой…
— Да, Андрей Валентинович, — снова переходя на приторно-вежливый тон, сказал незнакомец, — пути господни неисповедимы. Вряд ли вы думали, что так быстро… наложите в штаны. Не огорчайтесь, вы приняли правильное решение. Единственно правильное, я бы сказал. Инстинкт самосохранения заложен в нас природой, а природа мудра, а главное — предельно честна. Честна, понимаете? Что ж, — он встал и поправил узел галстука, — прощайте, Андрей Валентинович. Я искренне надеюсь, что больше мы с вами не увидимся.
— Я тоже, — криво улыбаясь и глядя в сторону, сказал Кареев. Он не мог смотреть на незнакомца. Отвратительнее всего было чувство огромного облегчения, почти счастья, которое он сейчас испытывал.
Когда Андрей все-таки повернул голову, незнакомец уже исчез, словно растворившись в теплом послеполуденном воздухе. Туго набитый конверт все еще лежал на коленях у Андрея, и он нехотя заглянул вовнутрь. Там действительно лежали доллары — сто зеленых бумажек с двумя нулями и широкой мордой какого-то президента — кажется, Джонсона. Подозрительно оглядевшись, Кареев спрятал конверт во внутренний карман своего демократичного серого в крапинку пиджака. Все было решено, и говорить было совершенно не о чем, и не в чем сомневаться. Впереди его ожидал полугодичный оплаченный отпуск и долгая спокойная жизнь. Спокойная и очень тихая, потому что вряд ли после всего этого он отважится хотя бы еще раз возвысить свой голос за или против чего бы то ни было. Отныне журналист Кареев принадлежал к огромной серой массе воздержавшихся и искренне презирал себя за это.
Медленно шагая по Никитскому бульвару в сторону Тверского, он говорил себе, что отныне это его судьба — жить, презирая себя. Скорее всего, такой образ жизни принесет ощутимые плоды. Вполне вероятно, что он сможет, наконец, перейти на телевидение и даже сделать там быструю карьеру. Нужно только знать, кого топить, а кого превозносить до небес. С этим проблем не будет — ему подскажут и даже подбросят парочку жареных фактов, и через какое-то время он приобретет популярность и то особенное, стеклянное выражение глаз, которое так часто удивляло его у телевизионных обозревателей.