Солдат смотрит на нее и молчит.
— Я возьму тебя с собой, — говорит он наконец.
— Оно такое же большое, как небо? — спрашивает Крошка-Крестик.
— Это нельзя сравнивать. Нет ничего больше неба.
Устав разговаривать, солдат закуривает новую английскую сигарету и затягивается. Крошке-Крестику нравится запах табачного дыма. Почти докурив, солдат дает непогашенную сигарету Крошке-Крестику, чтобы она сделала пару затяжек. Крошка-Крестик глубоко вдыхает дым. Когда солнце сильно печет, а небесная синева жжется, дым сигареты мягко обволакивает ее, защищая, и в голове свистит, словно она падает с обрыва вниз.
Докурив сигарету, Крошка-Крестик бросает ее в пустоту перед собой.
— А вы умеете летать? — спрашивает она.
Солдат опять смеется:
— Как это — летать?
— В небе, как птицы.
— Скажешь тоже, этого никто не умеет.
И вдруг он слышит гул самолета, который летит в стратосфере, так высоко, что видны лишь серебристая точка да длинный белый след, пересекающий небо. Чуть отставая, раскатывается гул турбореактивных двигателей над равниной, над горными речками, точно далекий гром.
— Это "стратофортресс", — говорит солдат, — он высоко.
— Куда он летит?
— Не знаю.
Крошка-Крестик поднимает лицо к небу, следя за медленным движением самолета. Ее лицо помрачнело, и губы сжаты, словно ей страшно или больно.
— Он как ястреб, — говорит она. — Когда в небе появляется ястреб, я чувствую его тень, холодную-прехолодную, и она медленно-медленно кружит, потому что ястреб высматривает добычу.
— Значит, ты как курица. Куры ведь разбегаются, когда над ними кружит ястреб!
Солдат шутит, а между тем он тоже чувствует, как от гула двигателей чаще бьется его сердце.
Он видит, как летит «стратофортресс» над морем, летит в Корею много долгих часов; волны на море похожи на морщины; небо такое чистое — темно-синее в зените, бирюзовое на горизонте, — словно никогда не погаснет закатный свет. В отсеках самолета-гиганта уложены бомбы, ровными рядами уложены тонны смерти.
Самолет медленно удаляется в сторону пустыни, и ветер развеивает белый след. Наступает тяжелое, почти мучительное молчание, и солдату приходится сделать усилие, чтобы подняться с камня, на котором он сидел. Некоторое время он стоит, глядя на девочку, сидящую под прямым углом к иссохшей земле.
— Я ухожу, — говорит он.
— Приходите завтра, — просит Крошка-Крестик.
Солдат хочет сказать, что он не придет ни завтра, ни потом, — может быть, не придет никогда, потому что он тоже должен лететь в Корею. Но не решается и только повторяет еще раз, как-то неуклюже:
— Я ухожу.
Крошка-Крестик слушает его шаги, удаляющиеся по пыльной дороге. Снова налетает ветер. Теперь он холодный, и она вздрагивает под шерстяным покрывалом. Солнце стоит низко, его лучи почти горизонтальны, и тепло дотягивается до нее между порывами ветра, точно согревая дыханием.