– Иного и нельзя было ожидать от такого тупого и коварного существа, как Теляковский. Ширяев – личность слабая. Если он повинуется приказам Теляковского и изменит вашу хореографию, то как бы ему не пришлось после этого кусать себе пальцы…
Как бы там ни было, изменения в хореографию были внесены. И в противоположность моим предсказаниям, зрители проглотили новую редакцию танцев «Руслана и Людмилы», как если бы ничего не произошло. Шедевр оказался изуродован – и никто не поднял скандала. Такого от публики трудно было ожидать. Мариус Петипа истолковал это единодушное безразличие как измену принципам, за которые так долго сражался[16]. Мы не слышали от него жалоб, хотя было очевидно, что время от времени он испытывал приступы отчаяния, смешивавшегося с губительной яростью. Ему все болезненнее было сознавать, что даже те, кто когда-то внес вклад в его реноме, теперь отодвигали его в сторону. Слишком быстро изменялся мир вокруг него. Слишком много необычных идей проносилось у него над головой. Анонимные руки тихонько подталкивали его к выходу. В своей маниакальной страсти к обновлениям Теляковский приглашал все больше танцовщиков и хореографов из-за границы. Все они удостаивались в России самого горячего приема, и их прохождение по театральному небосклону вызывало у любителей экзотики ожидания необычного.
В 1900 году в Санкт-Петербурге гастролировал придворный балет из Бангкока, вызвавший всеобщее помешательство. Все наперебой восхваляли простые и естественные движения ступней и змеиную грацию волнообразных движений рук, колышущихся в ритме музыки. Кое-кто уже открыто высказывал пожелания, чтобы сиамские танцы послужили источником вдохновения для русской школы. Мне приходилось слышать за кулисами, что, если бы Сергей Дягилев не покинул внезапно Россию, он наверняка воодушевил бы русских хореографов поразмыслить над азиатскими методами обучения танцу. Но и в его отсутствие серьезные журналисты обрушились с критикой на академическую рутину и восхваляли пришествие стихийного искусства, отринувшего любые путы и ставящего задачей в первую очередь выражение чувств взамен поиска технического совершенства. Они утверждали: смысл бытования танца заключается в передаче эмоций в соответствии с модуляциями музыки – и все это без заботы о пяти священных позициях ног, чистоте движения на пуантах, ловкости исполнения туров и фуэте и элегантности пор-де-бра! В общем, они отказывались признавать превосходство физической вышколенности над естественными движениями тела и отныне видели будущее танца не в повиновении правилам, чередовавшимся из поколения в поколение, но в некоей постоянной импровизации, излучающей радость. Размышляя о повседневных истязаниях, которым я годами подвергала свое тело, чтобы безупречно стоять на пуантах и исполнять воздушные прыжки, я вскипала при мысли о том, что с точки зрения этих иконоборцев я и мои подруги по ремеслу напрасно старались! Я предпочла бы верить вместе с Мариусом Петипа, что правда на нашей стороне, что наша каторжная работа во имя создания иллюзии и очарования была вовсе не бесполезной. Да, да – существует грамматика танца, подобно грамматике языка, и необходимо досконально выучить и ту, и другую, если хочешь быть понятой всеми! Те, кто отрицает эту очевидность, – либо опасные безумцы, либо вандалы!