Так вот молот иногда мог разнести в мельчайший щебень целую скалу, но в другой раз едва-едва раскалывал придорожный валун. И хотя расколоть валун тоже немало, но все же мне, жителю моего века, нужна зависимость — что от чего, а не здешнее: «Все в руке господа».
Я еще тогда, в дороге, бросал и бросал во все встречные камни, деревья, скалы, стараясь вычленить закономерности, а в Зорре ходил на задний двор, где глухие стены, упражнялся там. Даже придирчивый Бернард, помню, начал посматривать с уважением.
Сегодня, потерзавшись непонятными душевными муками — эх, нет здесь психоаналитика! — выбрал время, когда там не упражняются, — не люблю зевак, — вышел на задний двор и начал бросать молот в огромную наковальню. Не сокрушит, понятно, зато отработаю дистанцию, с которой еще есть смысл бросать, научусь сам ловить и бросать как можно скорее, не теряя драгоценные секунды на широкий размах…
— Из тебя выйдет воин, Дик, — послышалось за спиной голос. — Настоящий воин!
Бернард надвигался огромный, массивный, медведь в латах, а не человек. Все-таки великаны, от которых ведет род, — непростые ребята.
— Почему воин? — спросил я. — Может быть, я вот прям жажду в менестрельство! Всеми фибрами туда лезу.
Он отмахнулся.
— Да хоть жабрами. Я же вижу. Ты мечешь эту нечестивую штуку и… чувствуешь удовольствие, будто служанку завалил на сено.
— Какое удовольствие? — ответил я замученно. — Я всего лишь хочу, чтобы получалось, как я хочу.
Он кивнул с глубоким удовлетворением.
— А как, по-твоему, становятся мастерами? Вот так же: одно и то же, одно и то же. С мечом, щитом, топором, конным, пешим, в доспехах и без. Одни считают, что им хватит и первых уроков, пора и по бабам, а вот мы упражняемся и упражняемся… А потом и бабы наши, и вообще все наше! До горизонта и — дальше.
Острая печаль стиснула мое сердце. Молот прилетел, саданул меня рукоятью по пальцам, разбив в кровь, и рухнул под ноги.
— Все мне не надо, — вырвалось из меня тихое, словно стон умирающего зайца. — Мне совсем-совсем не все надо…
Бернард взглянул остро.
— Да? — рыкнул он. — А может, тебе надо больше, чем все?
Я поднял на него взгляд. Бернард смотрит серьезно, сочувствующе. Похоже, эта закованная в доспехи каменная глыба что-то чувствует.
— Боюсь, — прошептал я, — что ты недалек…
— От истины, — сказал он подозрительно, — или вообще?
Раздались звуки музыки, через двор шла королева, строгая, но улыбающаяся милостиво, одета для дороги в пурпурный плащ, золотая пряжка разбрасывает солнечные блики. Голубое платье искрится мелкими блестками, такие же голубые платья и на придворных, почти все моложе королевы, а двое совсем маленькие девочки с большими букетами цветов в обеих руках.