— О каком Чарове упомянул ты? — спросил он.
— Тут есть один Чаров, пустая голова, но богатое животное. А что?
— Так; я знал одного Чарова в Петербурге.
— Он-он-он-он! Это я верно знаю.
— Он женат?
— Кто, он? Да какой урод, как он и сам говорит, пойдет за него?
Смутное чувство затронуло Рамирского.
— Он богат, и этого довольно, — сказал он, вздохнув.
— Богат? Пустяки. У женщин есть такт и самолюбие; умный бедняк ничего, глупый богач также ничего. Но ни то ни ce, ни ума, ни глупости — нельзя, mon cher: я говорю тебе, что у женщин есть такт: надо же любовь заменить хоть правом бросать деньги и свободой порхать на все четыре стороны; а это животное не дает ни денег, ни воли. Я только раз видел его и понял. Разве вот теперь нашла коса на камень… на Саломею… Она, может статься, распорядится им как следует. Саломея Петровна! Ах, Саломея Петровна! Да нет, извини, аттанде: он поставит мне и тебя на карту!.. Ты не поверишь, mon cher, что за страсть v меня к этой женщине. Она меня терпеть не может, а я не могу никому уступить ее — никому!.. Послушай, ты коротко знаком с Чаровым?
— Да, я был знаком, но не желаю продолжать знакомства.
— Нет, для меня: сведи меня с ним завтра же в английском клубе. Мне хочется видеть Саломею.
— Избавь, пожалуйста!.. Не могу! Не хочу!
— Ну, ты только позови его к себе, а уж я сойдусь с ним сам.
Рамирский подумал. Любопытство узнать от Чарова о Нильской подстрекнуло его, и он решился исполнить просьбу Дмитрицкого.