— По коням?
— Шеф!.. В смысле, Миша! Я сказал, пусть нас не рассаживают, только вместе! — Тезка-Мишка казался еще пьянее, чем был.
Михаил покосился на Жука.
— Да Бога ради. Только, если вы не возражаете, в «Жигулях» впереди поеду я, — сказал Жук.
— Как хошь! — разрешил тезка-Мишка.
— В машину. — Михаил, скомкав в кулак, взял его за рубашку на спине, сунул в «Ауди» рядом с водителем-Блондином.
В эту минуту из-за леса, сплошь состоявшего из кудрявых сосенок, послышался гул. Гул перерос в рев, рев — в свист, и в небе мелькнула тройка вытянутых стрелой самолетов.
— Что это?
— Это? — Жук казался озадачен отрывистым вопросом. — Там военная часть. Большой аэродром. Беспокойное соседство, конечно. А что?
— Ничего.
Над ночной тишиной месяц лег золотой…
Михаил пригляделся. Окно второго этажа было похоже, но не очень. «Визия» показывала ночь, ночью все меняется.
Месяц…
— Что с этим чертом? — шепнул Михаил, оказавшись на заднем сиденье «Ауди» вместе с Павлом. За передним подголовником болтался затылок тезки-Мишки в каскетке, которую он умудрился не потерять. Михаилу показалось, что Павел еле сдерживает смех. _
— Он мне по секрету сказал, что теперь все знает, и даже знает, что я такое на самом деле.
Он поэтому так окосел? Знаю я, как он пьет, не может быть.
— Это страх в нем играет. Меня боится. До дрожи.
— Ну-ну.
Михаилу было сейчас не до страхов тезки-Мишки.
— Хорошие места, — сказал он, обращаясь к блондину за рулем. Мелькали стройные сосны на рыжей от хвои земле. — Речка есть какая поблизости?
— В овраге, с той стороны дачи. Маленькая, но быстрая, чистая. Форель живет.
Месяц…
Михаил стиснул зубы от холода в груди. Лена. Эти ее глаза чуть раскосые.
И одиночество, одиночество, тоска, тоска…
Со вчерашнего дня Гоша жил в раю.
Рай еле помещался в маленькой квартире тети Нели, где в простенке между комнатой и кухней лежал Гошин тюфячок. А на тюфячке лежал сам Гоша.
Вчера, увидев рядом с собой заклеенный стаканчик «Московской», Гоша печально решил, что вот и виденица к нему явилась. У него такой напасти покамест не бывало, но от знающих людей слышать приходилось.
«Или, — думал Гоша, — заснул я, слава тебе, Господи, вот морок и снится. И хорошо, что заснул, просплюсь, полегчает маленько. Завтра, может, совсем хороший буду.
Только упаси-помилуй этот стакан пить пробовать. В руки брать, и то не надо. Морок, он чем плох — тронешь его во сне, а он рассыпется. Проснешься тогда, а на душе еще гаже, чем когда засыпал. Во сне — морок, наяву — виденица».
Гоша моргал, закрывал глаза и открывал их, и не было у него ни одной мысленки залетной, и вроде бы даже полегче сделалось. День, меж тем, за окнами входил в свою силу, и спустя час примерно в дверь тети-Нелиной квартиры с запертым в ней Гошей позвонили.