— Специалист делал, Братка. Никакая пластика тут… дайне в ней…
Павел гулко отпил большой глоток из банки, которую прихватил с собой на ночной берег. Тут и там виднелись вдали огоньки костров. Над водой всегда хорошо видно. Сумасшедший соловей завел свои свисты и трески в черемухе по ту сторону малого заливчика.
— Ночи, — сказал Павел, глядя на далекие костры. — Ночами мы становимся слабыми. Особенно, когда ночью ты один. Я не просто про бабу, ты понимаешь.
— Я понимаю.
— Хорошо, что ты приехал, Братка. Черт с ней, с Безносой, мы ее опять обдурим. И девочку твою найдем, и тоже Безносую обдурим. Ты мне верь.
Черные глаза Павла сверкали в отблесках огня с поляны, только теперь Михаил разглядел в них действие самогона. Какая это была банка, пятая?
— Девочка твоя любопытна. Что-то в ней должно быть, у нас просто так к человеку не цепляются. Поедем, выясним. Слушай, Братка, я тебе говорил, почему я тебе верить согласен?
— Нет, обещал только.
— Сейчас скажу. — Павел еще глотнул. — Я, Братка Миня, Безносой не боюсь, но я ненавижу, когда меня торопят. Понял? Ненавижу!
Широко размахнувшись, он вдруг зашвырнул банку в беспросветную темноту — звон осколков от невидимой сосны. Стеганка с плеч Павла свалилась, и стало видно, что он прятал под нею. Саперная лопатка. Ручка выкрашена в черный цвет, краска свежая, нецарапанная. Штык отточен, кромка светится.
— Гляди, Братка, запоминай. Не будешь потом говорить, что тебе Батя один раз туфту прогнал.
Он быстро встал на колени перед пеньком, бросил на него кисть руки, с размаху хрястнул по ней острием лопатки.
Отвалились указательный и одна фаланга среднего.
Павел зажал хлещущий кровью обрубок между ног, согнулся, приглушенно рыча. Михаил хотел было тронуть его, он замотал головой — отойди.
Так прошло минуты две. От большого костра слышались звуки, гасли огни на берегах. Соловей вел свое.
— Быстро, — прохрипел Павел и отчего-то засмеялся. Смех его был нехорош. Как жесть на ветру.
— Что ты?
— Заживает, говорю, быстро. Глянь.
Все пальцы на руке были целы. Указательный и верхняя часть среднего блестели чистой розовой кожицей. Впрочем, в темноте было плохо видно. Михаил взглянул на пенек. Обрубки лежали, где упали.
— В цирке выступать, да? Денег будет!.. — Павел вонзил лопатку в дерн. — Побольше, чем у тебя. Да ты вообще теперь с довольствия снят. Похороним пальчики по христианскому обычаю, да, Миня? Помянем потом, у меня еще литровка есть. Последняя.