Касдан, сидя за рулем, проверил сообщения на мобильнике.
— Вот что я чувствую, Касдан. Это дерево чисто, как карающая длань. Гетц, Насер, отец Оливье понесли наказание во искупление грехов. А поразившие их руки принадлежат истинным ангелам. Воплощенной чистоте. Тем…
— У меня сообщение от Верну.
Касдан включил громкую связь и набрал номер.
— Алло?
В салоне раздался голос Верну, неразборчивый из-за шума дождя.
— Это Касдан. Я с Волокиным. Есть новости?
— Я официально отстранен. Дело передают в уголовку.
— Кому?
— Начальнику группы по фамилии Маршелье.
— Знаю такого.
— Этот козел сумеет договориться с контрразведкой.
Касдан попытался изобразить сочувствие:
— Мне очень жаль.
— Ваши соболезнования мне ни к чему. У меня есть кое-что жареное. Вернулся атташе чилийского посольства. Его зовут Симон Веласко. Я только что говорил с ним. Он долго смеялся, когда узнал, что мы расследуем убийство политического беженца, жертвы диктатуры Пиночета.
— Почему?
— Если ему верить, Вильгельм Гетц сроду не подвергался преследованиям хунты. Совсем наоборот: он был по ту сторону баррикад.
— ЧТО?
— Что слышали. Гетц укрылся во Франции, потому что в конце восьмидесятых для палачей ветер переменился. Начались допросы свидетелей. Жалобы семей пострадавших, не только из Чили, но и из других стран. Я так и знал, Касдан, что ключ к разгадке — это политический след.
— Где мне найти этого парня?
— У него дома. Он только что вернулся из поездки.
Верну продиктовал координаты Симона Веласко в Рей-Мальмезон.
— Действуйте, — заключил он. — У вас пара часов форы. Я ничего не сказал Маршелье.
— С чего ты такой добрый?
— Сам не знаю. Из солидарности отодвинутых в сторону. Удачи.
Касдан помолчал. Тишину нарушали лишь дождевые струи, хлеставшие, царапавшие, встряхивавшие машину. Кое-что теперь стало для него очевидным. Все, что ему с самого начала было известно о Гетце, исходило от самого Гетца. Паутина лжи, которую он даже не пытался проверить. Вот вам и хваленое чутье легавого.
Через пару секунд он спросил:
— Кто будет говорить?
— Давайте вы. После речи о терновом венце у меня во рту пересохло.
— У нас две правды. Первая: теперь нам известно, в чем вина Гетца. Если в Чили он был палачом, значит, вины на нем предостаточно. Вторая: решись Гетц дать показания против своих бывших соратников, его свидетельства были бы очень важны. До сих пор я не понимал, что такое он узнал, когда его с завязанными глазами пытали в подвале. Но раз он был в команде негодяев, это все меняет. Нет никого опаснее раскаявшегося. Нашлось бы немало желающих заставить его молчать…