Да, такая негритяночка, похожая на статуэтку из эбенового дерева, была настоящим подарком из Африки пыльному ярынскому захолустью.
По молодости лет Агриппина-старшая ездила в столицу подработать. Подрабатывала она в основном по ночам вблизи гостиниц. Ее сливочно-пшеничная краса очень нравилась иностранцам, особенно западали на нее темнокожие. Вероятнее всего, отцом Грини был какой-нибудь князь из Дагомеи, конголез или бразильский негр. К чести ее надо сказать, что когда увидела она черно-розовое тельце, судорожно сучащее ножками на белой как снег простыне, то не отказалась от дочки, не сдала в Дом малютки, а, плюнув на пересуды, оставила при себе. Девчонка родилась глухонемой и до трех лет не реагировала на звуки. Что тут было виной — гулена мать или грубое смешение генов, неизвестно. Но годам к пяти Гриня стала нормально слышать и понимать речь, но говорить так и не выучилась. В семнадцать лет при своей роковой внешности да при матери-алкоголичке девушка многим представлялась легкой добычей.
Взволнованно сопя, Борька прижался к Грининому бедру, обтянутому линялым ситчиком. Вот уже полгода он приходил в эту развалюху свататься. Но в первый же раз его попутал бес, и теперь только сам этот затейник и мог разобрать, что заставляло ухать Борькино сердце: жаркие ягодицы Пини или недоступная стать ее дочери. Смутно догадываясь, что руки темнокожей принцессы надо испрашивать у самого князя тьмы, Борька даже составил некое подобие договора, скрепленного кровью. Понаслышке зная, что рогатый господин в облегающем трико тяготеет к местам блудным и смрадным, договор Борька подписывал в дощатом нужнике, предварительно воззвав в разверстый окуляр. Но это уже было из области мистических тайн, которыми в Ярыни ведала одна только бабка Купариха.
— Дай взгляну, чо за книга-то. — Он невзначай положил лиловую, трепещущую пятерню на колено девушки.
— Да лесник ей дал. Бабочки там всякие, пауки… Да если бы моей Гриньке выучиться — профессоршей бы стала.
Отрешенно уставившись на картинку, Гриня, казалось, «отсутствовала духом». За ней и в школе замечали некоторые странности. Так, во время уроков она иногда «обмирала», уставившись в одну точку, так что до нее нельзя было докричаться, и тогда в глазах ее мелькало что-то потустороннее, нечеловеческое. За это и многое другое ее прозвали Колдуньей, а после некоторых событий мнительные поселяне стали обходить ее стороной.
Это случилось на глазах многолюдной винно-водочной очереди. Гриня как всегда задумчиво и плавно шла вдоль шоссе, неся «попку на отлете», как утверждали злые языки. Не каждое мужское сердце было способно вынести такое испытание. Громоздкая, сверкающая никелированными бамперами машина затормозила рядом с девушкой. Из нее вывалился упитанный «бычок» и принялся заигрывать с безучастной Гриней. Те, кто видел начало этой истории, утверждают, что Гриня сама едва не прыгнула на капот, и, прижавшись к стеклу, заглянула внутрь машины. Само собой, водитель был удивлен и раздосадован ее молчанием и, впившись раззолоченными пальцами в смуглый локоть, вежливо, но настойчиво приглашал ее в салон. Гриня смотрела в глаза парня, по словам очевидцев, «как кобра». Все видели, как водила выпустил Гриню и, пошатываясь, побрел к машине. Далеко уехать ему не удалось. В Знаменской балке его вывернуло на встречную полосу и вдавило в летящий навстречу «КамАЗ». Через месяц зарезали в драке армянина, слишком рьяно домогавшегося Грининого внимания. Кто-то из ее поклонников утонул в Прорве во время первомайского пикника.