— Значит, в газету пишешь? Пиши… Только знай: слово чистое, как горний ключ, на труды великие дается… Работать надо истово, как молитву творить во славу России, и в каждое слово каплю крови своей добавлять.
— Ляксандра Романовна, закругляйтесь… Ищут вас! — поторопил кум.
— Вот вы о любви сказали, а что такое настоящая любовь?
— Настоящей любви всегда предшествуют знаки. Примерь кольцо-то, впору ли?
— Потом примерю. Начальство торопит.
— Вот беда какая, успеть бы… Нет, ты не записывай, только слушай… Лет десять назад я здесь в больничке лежал. А рядом со мной от чахотки человек умирал. Был он из Москвы. До тюрьмы работал мастером участка, проходчиком, московское метро строил. Расскажу, как слышал от него. Двадцать пять лет назад запасную ветку вели. К Олимпиаде спешили, по ночам работали, и вот в одну из ночей вблизи Красной площади от тряски выбило стену и открылся ход в подземелье. В ту пору он был на участке один. Набравшись храбрости, он полез в пролом. За стеной было что-то вроде лабиринта. В каждой из стен — небольшая замурованная дверь, и были открытые камеры, доверху набитые ящиками с древними книгами и свитками. Он видел пергаменты, книги величиной со стол, книги из темных деревянных дощечек, книги из медных листов. Пол был покрыт тончайшей пылью в несколько сантиметров толщиной, но дышалось там свободно. И самое главное: светло там было, вокруг горели лампадки, словно их только что зажгли, но от сквозняка они стали гаснуть одна за другой, и сколько он спички ни ломал, ни жег, не смог огня засветить. Пролом он наскоро заложил кирпичами. Утром собственноручно залил жидким стеклом и забетонировал.
— Почему он так поступил?
— Не хотел срывать темпов проходки: от этого зависели премии, на счету была каждая минута.
— Это могла быть библиотека Ивана Грозного, — задохнувшись, прошептала Сашка. — Ее ищут уже несколько столетий.
— Может быть, так, а может, и по-другому…
— А точнее указать место вы сможете?
— Где-то с краю Манежной площади, под старым кладбищем. Это он так говорил.
— Тогда, скорее всего подземелье уже стерто с лица земли, вернее с ее изнанки. Там сейчас огромный магазин.
Костя отдышался, было видно, что долго разговаривать ему тяжело и непривычно.
В коридоре многозначительно кашлянул кум.
— Из тайника он вынес только одну вещь — чашу из цельного прозрачного камня. Под чашей лежала довоенная немецкая ландкарта с фашистскими эмблемами — город Кенигсберг. С той самой ночи вся жизнь его исказилась и пошла под откос. Он сказал, что чаша и карта хранятся у него дома. За многие годы мук он понял, что чашу эту нельзя украсть или забрать силой, а только