— Запиши адрес… Завтра поедешь в Москву, пусть меня заберут…
— Нет! — твердо сказал Алексей. — Никуда я не поеду. Поправишься, сама поедешь. А вечером я тебя в баню отнесу.
Он поднес к ее рту ложку теплого куриного бульона, но она крепко сжала изуродованные губы. Ложка дрожала, капли падали на подушку. Чтобы достать эту половину курицы, он весь вечер и начало ночи, уже при свете дворового фонаря, колол дрова Купарихе. Теперь рука ныла и отваливалась от плеча. Ему хотелось сказать ей что-нибудь обидное, злое. Бессильно распластанная на мокром матрасе, она пыталась сломать его своей ледяной волей и жестью в голосе.
— Что с лицом? — равнодушно спросила она.
— В горах мина накрыла…
— А… бывает…
Сашка больше не заговаривала с ним, не шевелилась, и несколько часов пролежала, уткнувшись в бревна стены. Когда приспела баня, Алексей взвалил ее на плечо и поволок на вечерний воздух.
Банька топилась по-черному и долго выстаивалась от горького дыма. Изнутри парная обросла густой пушистой сажей. Но только в черной бане живет терпкий бархатистый дух и настоящий сухой жар. Едва глотнув этого волшебного воздуха, человек оживает и бесстрашнее и веселее смотрит в будущее.
Алексей распарил в кадушке березовые веники пополам с мятой и чабрецом, добавил ядовитого чистотела, зная, что эта трава изгоняет любую опухоль и надсаду.
В предбаннике он разорвал на ней зашитую у горла смертную рубаху, бросил тряпье в печь, и задохнулся от плеснувшей в глаза белизны. Еще вчера он знал ее всю на ощупь, а сегодня она уже недоступно сияла, как белая крепость. Она сильно исхудала. Но тугая, обтягивающая худоба только вызывающе подчеркивала ее красоту в глазах Алексея. Сам он остался в застиранных подштанниках, стесняясь обнажить увечное тело. Он уложил ее животом на жаркий полок, расправил руки вдоль тела. Не касаясь подживших ран, обмахнул веником. Под сладким паром отмокли болячки, короста сошла с розовой обновленной кожи. Священнодействуя веником, он каким-то из сердца идущим приговором изгонял пролившуюся в нее скверну. Бормоча заклинания, как волхв-волшебник, он выжигал из ее растерзанной души и тела память обо всем, случившемся с нею. С замершим сердцем он растер ее медом, возвращая ей силу земли и неба, обмыл тремя водами на трех заветных травах. Окурил ее подмышки и пах дымком можжевельника по тайной знахарской науке. Он думал, она будет стыдиться, и от этого сам внутренне дрожал, но она словно не замечала его, и это было мучительно. Напоследок он обтер ее мягкой ветошкой и обрядил в стариковскую рубаху с треснувшими пуговками. Снова по-больничному обвязал платком и отнес в избу. В небе светились первые звезды, от их горячих тел поднимался кудрявый пар.