Однако, очевидное следует признавать. Реальность такова, что болезнь матери не оставляет ничего другого, кроме упования на спокойную смерть. Анн должна постоянно находиться у изголовья, или навещать, по крайней мере, несколько раз в день. Как долго продлится эта жалкая игра в выживание? Из привратницкой, мимо которой она проходила, высунулась консьержка и заголосила:
– Мадам Предай! Ваш жилец сегодня утром комнату освободил. Попросил меня передать вам вот это!
Анн взяла протянутые ключи, пакет и письмо, ногтями надорвала бумажный пакет: в дырочке показался белый материал. Простыни, догадалась она. Ключи и письмо Анн сунула в сумочку.
– Оставьте пакет у себя, – попросила она. – Я заберу на обратном пути. А его приятели – они тоже уехали?
– Шведы? – живо откликнулась привратница. – Вот уж восемь дней как упаковали чемоданы. Подумать только, бедная девочка…
Не дослушав ее до конца, Анн выскочила на улицу. Вереница неотложных дел в конторе закрутила ее с такой скоростью, что к ней не смогла пробиться ни одна посторонняя мысль. В одиннадцать ее пригласил мсье Куртуа – ему захотелось продемонстрировать собственные идеи о предстоящем выпуске полного собрания сочинений Оскара Уайльда, он желал устроить сенсацию. Анн все записала.
Позвонил Марк и предложил вместе пообедать. Она забежала домой, чтобы сделать все необходимое матери, а потом бежать в небольшой ресторанчик на Сен-Бенуа. Они сидели в полумраке, в плотном окружении двух десятков таких же парочек. Пахло жаренным на дровах мясом. Марку было весело, он рассказывал о своей работе, о планах… В этот раз Анн слушала его с интересом. Насколько он раздражал ее тогда, за ужином у нее дома, настолько же уютно ей было в его компании здесь, на нейтральной территории.
Внезапно он сменил тему:
– Не знаю, что происходит со мной, Анн. Ты неотступно присутствуешь где-то рядом. Сто раз в день мне хочется попросить у тебя совета, поделиться с тобой своими заботами. Из Канады все виделось иначе, казалось разбитым, поломанным… А здесь… Если бы ты могла понять…
– Я понимаю, Марк, – ответила она. – И мне с тобой хорошо, надежно. Вот только прошлое нельзя воскресить по команде.
Он грустно улыбнулся:
– Ты права… И все же, Анн…
– Расскажи мне еще о своей работе, – попросила она.
Она подумала, что именно такие мимолетные всполохи нежности и добавляли прелести их уединенным встречам. Ей было хорошо в этом тесном ресторанчике. Рядом сидел мужчина, друг и не более того, чья уважительная настойчивость льстила ее самолюбию.
К издательству он подвез ее на своей машине. На столе ее дожидалась увесистая посылка, и она вдруг вспомнила о письме Лорана, которое с утра носила в сумочке. Затянутая водоворотом срочных дел, она так и не удосужилась прочесть его. Анн достала и распечатала конверт. Лист был покрыт пляшущими строчками, справа они почему-то ныряли вниз. «Очень тронут тем, что вы сделали для моих друзей и для меня. Перед уходом мне хотелось рассчитаться за проживание, но не удалось, сделаю это позже. Если вы разрешите вернуться мне наверх, напишите. Мы не обо всем поговорили. Вы так умны и так отзывчивы, что я не перестаю думать о вас…» В углу был нацарапан адрес: бульвар Республики, Экс-ан-Прованс. Анн сложила листок и сунула его обратно в сумочку. В связи с чем этот отъезд? Зачем это письмо? И к чему этот адрес? Зазвонил телефон: мсье Куртуа удивлялся, чего это Анн до сих пор не явилась на совещание.