– Ты пойдешь со мной, папа? – спросила Анн. – Сегодня очень хорошая погода.
Судя по голосу, настроена она была весьма решительно. Отец хоть и скривился, однако отправился искать пальто.
Небо, серое утром, теперь стало голубым и чистым. Прозрачный воздух был весь исчеркан литографическими каракулями голых веток. Сад Тюильри кишел розовощекими детьми и их продрогшими родителями. Анн без труда приспособилась к походке отца. Они направились к Лувру и остановились возле одной из статуй Майоля.
– Эти статуи, – едва слышно произнес он, – твоя мать… твоей матери очень нравились…
Голос его хрипел и дрожал. Анн замечала уже не раз, что он больше не говорит «Эмильен» или «Мили», но единственно – «твоя мать»…
– В последний раз мы с ней приходили сюда, – продолжал он, – через несколько месяцев после операции.
Боже мой, это было так давно! Как ей здесь нравилось… Кто мог тогда предположить, что все так быстро…
Он не закончил фразу, с носа у него свисала слеза. На голову статуи уселся воробей. Пьер шумно высморкался.
– Не сходить ли нам на кладбище? – вдруг спросил он.
– Для чего? Тебе не кажется, что здесь, куда ты так часто с нею приходил, Мили гораздо больше, чем там, где вы никогда не бывали вместе?
– Анн, но именно там она теперь!
– Нет, папа.
Он склонил голову:
– Когда я думаю, что ты даже не надеваешь черного…
– Мили не выносила этот цвет!
– После похорон ты ни разу не была на ее могиле.
– Ну и что? Не испытываю в том надобности. Более того, я уверена, что, бегая на кладбище каждые два-три дня, как ты, я за месяц растратила бы все настоящие воспоминания о Мили. Думая о ней среди всех этих выстроившихся в стройные ряды крестов, я и ее бы стала представлять одним из них, с именем и двумя датами на нем. Ты это мне советуешь? Я туда пойду, будь спокоен, но позже. Намного позже. Может, в следующем году, на День всех святых. Отнесу охапку хризантем, и буду, как все…
Продолжая говорить, Анн свернула в аллею. Ей было совестно, что пришлось грубо с ним обойтись. Но она не сомневалась, что сделала это для его же блага. Отец отмалчивался, словно набрав в рот воды. Анн смягчилась и спросила, не устал ли он. Пьер заверил ее, что нет. Чтобы как-то растормошить его, она затеяла разговор о старом Париже. Выбор был точен. Он рассказал – хотя Анн слышала об этом в детстве сотни раз, – что во времена Людовика XV посередине квадратной дворцовой площади Лувра возвышалось с дюжину бедных хижин, сараев и пристроек. И потребовалась энергия брата мадам Помпадур, главного интенданта двора Его величества, чтобы снести эти лачуги, а их обитателей вышвырнуть за ограду. После чего отец погрузился в безмолвие. Было заметно, что он пожалел, поддавшись ее нехитрой выдумке.