Сутолока рю де ля Сэн тут же отвлекла его. Пьер страстно увлекался историческими анекдотами и потому знал прошлое большинства домов всего квартала. Там, где другие сталкивались всего лишь с безликой современностью, его приветствовали умершие знаменитости: королева Марго в собственных садах; покинутая забывчивая вдова Мольера Арман Бежар; мертвенно-бледный Бодлер с сумасшедшим, чарующим и вместе с тем затравленным взором; Жорж Санд – в мужском одеянии, с огромной задницей и глазами восточной танцовщицы…
Он по привычке заглянул в книжную лавку Коломбье, где, словно призрак в мире иллюзий, царствовала загадочная особа кристальной чистоты – мадам Жиродэ. Эта женщина была вне возраста. Белая кожа, белые волосы, жабо, взгляд – все в ней принадлежало просветительнице, но не продавцу. Знаток Старого Парижа, она без сожаления игнорировала суматоху современной литературы и полностью посвятила себя мелодичным слухам минувшей эпохи.
Пьер поинтересовался, не раздобыла ли она для него ту книжицу о Париже времен развала Империи – «Paris, during the Interesting Month of July, 1815»[2] пера никому не ведомого англичанина.
– Пока нет, мсье Предай. Но у меня есть все основания надеяться. Одному из моих клиентов в Бордо кажется, что он напал на ее след. Как ваша супруга?
– Ни хуже, ни лучше. Если вам попадется что-то забавное о Париже глазами иностранцев, времен Империи…
– Я ищу, ищу… Вы не желаете взглянуть на этот дневничок времен Революции?
Он нехотя полистал предложенный томик, помялся, порылся в других книгах. Кончилось тем, что он ушел от мадам Жиродэ с пустыми руками.
Пьер поднимался по бульвару Сен-Мишель. Продавцы картин и антиквариата уступали место продуктовым магазинам. На углу рю Бюси перед лотками клубилась толпа домохозяек. В мире внезапно не осталось никого, кроме женщин, поглощенных мыслью о пропитании своих семей. Лишь хмурые лица да зажатые в кулаках кошелки. Перекресток загроможден грузовиками. Пьер медленно шагал по тротуару, огибая шум и толчею. Он нырнул в огромный молочный магазин, и тот укутал его ароматом своих бесчисленных сыров. Ему тут же пригрезились изысканные блюда и с почтением склонившийся к плечу услужливый метрдотель. Как же давно не ходил он с женой в ресторан!..
Первая остановка – в булочной, из нее он вышел со свежим багетом. Была бы Эмильен рядом, непременно оторвала бы горбушку. Мили была одержима манией пожевать – неважно где и неважно что. Словно это «что-то» становилось вкуснее, когда она могла отведать его вне предписанного для этого времени. За столом она могла отказаться от вина, но минуту спустя забирала у него стакан, чтобы хлебнуть глоток-другой. Сколько раз бродили они в воскресные дни по этой улице… Их прогулки всегда заканчивались визитом в цветочную лавку. Эмильен скупала полевые цветы охапками. «Но это же много! – протестовал он. – Что ты со всем этим будешь делать?» По возвращении она молча и проворно распихивала всю эту уйму красок по вазам, и дом разом наполнялся живым дыханием весны, лета, осени. А ее страсть к бриджу… Собирались часто, опять же по воскресеньям, то у себя дома, то у Клардье. В два, а то и в три стола. Всю вторую половину дня с картами в руках. Иногда заигрывались до глубокой ночи. Играли неистово. Эмильен не выносила проигрыши, но при этом совершенно не умела считать деньги. Она была безалаберна от природы. Раз в месяц устраивала грандиозную приборку, после которой сама же и не могла ничего найти.