Бедняки неуверенно тронулись с коровами и лошадьми, разучившись их водить.
Недоделанный, обомлевши, глядел на Копенкина – емо мучила уже не утрата рысака, а любопытство.
– А дозвольте мне слово спросить, товарищ из губернии? – насмелился наконец Недоделанный детским голосом.
– Власти тебе не дано, так спрашивай тогда! – сжалился Копенкин.
Недоделанный вежливо и внимательно спросил:
– А что такое социализм, что там будет и откуда туда добро прибавится?
Копенкин объяснил без усилия:
– Если бы ты бедняк был, то сам бы знал, а раз ты кулак, то ничего не поймешь.
Вечером Дванов и Копенкин хотели уезжать, но Достоевский просил остаться до утра, чтобы окончательно узнать – с чего начинать и чем кончать социализм в степи.
Копенкин скучал от долгой остановки и решил ехать в ночь.
– Уж все тебе сказали, – инструктировал он Достоевского. – Скот есть. Классовые массы на ногах. Теперь объявляй трудгужповинность – рой в степи колодцы и пруды, а с весны вези постройки. Гляди, чтоб к лету социализм из травы виднелся! Я к тебе наведаюсь!
– Тогда выходит, что одни бедняки и будут работать – у них ведь лошади, а зажиточные будут жить без толку! – опять сомневался Достоевский.
– Ну и что ж? – не удивился Копенкин. – Социализм и должен произойти из чистых бедняцких рук, а кулаки в борьбе погибнут.
– Это верно, – удовлетворился Достоевский.
Ночью Дванов и Копенкин уехали, еще раз пристрожив Достоевского насчет срока устройства социализма.
Рысак Недоделанного шагал рядом с Пролетарской Силой. Обоим всадникам стало легче, когда они почувствовали дорогу, влекущую их вдаль из тесноты населения. У каждого, даже от суточной оседлости, в сердце скоплялась сила тоски; поэтому Дванов и Копенкин боялись потолков хат и стремились на дороги, которые отсасывали у них лишнюю кровь из сердца.
Уездная широкая дорога пошла навстречу двум всадникам, переведшим коней на степную рысь.
А над ними было высокое стояние ночных облаков, полуосвещенных давно зашедшим солнцем, и опустошенный дневным ветром воздух больше не шевелился. От свежести и безмолвия поникшего пространства Дванов ослаб, он начал засыпать на рысаке.
– Встретится жилье – давай там подремлем до рассвета, – сказал Дванов.
Копенкин показал на недалекую полосу леса, лежавшего на просторной земле черной тишиной и уютом.
– Там будет кордон.
Еще только въехав в чащу сосредоточенных грустных деревьев, путники услышали скучающие голоса кордонных собак, стерегущих во тьме уединенный кров человека.
Лесной надзиратель, хранивший леса из любви к науке, в этот час сидел над старинными книгами. Он искал советскому времени подобия в прошлом, чтобы узнать дальнейшую мучительную судьбу революции и найти исход для спасения своей семьи.