— Мне жаль, что я отвлек тебя от работы.
— От работы меня ничто не в силах отвлечь, разве что на минуту.
— Во вторник состоится обед, знаешь?
— Твоя жена придет?
— Какое это имеет значение?
Рейн быстро поднялась на ноги.
— Я не смогу там быть, если она придет. Я не смогу. — В ее голосе дрожали слезы.
— Ну не надо так. Я понимаю, тебе неприятно. Но мы должны через это пройти. Разве то, что с нами сейчас происходит, легче?
— Почему ты не сказал ей сразу!
— Все уладится, Рейн, вот увидишь.
Она вдруг заплакала. Он обнял ее.
— Я не смогу… не смогу пойти на этот обед.
— Ну что за глупости. Ты должна там быть. К тому времени многое может измениться. Возможно, я все расскажу Нэн. А что касается обеда, то если она не узнает самого важного, то ничего плохого тебе не скажет; ну а если узнает, то сама не придет. Поэтому не надо плакать. — Но что-то подсказывало Мору — к следующему вторнику он не решится сказать. Когда-нибудь скажет. Но не в следующий вторник.
Рейн снова опустилась на пол, продолжая плакать. Мор погладил ее по голове. Бедная девочка. Он любит ее. И вот причинил ей горе. Но вскоре он искупит свою вину, она будет счастлива. Тем временем не ее, а скорее себя самого надо пожалеть. Она в своей жизни все еще успеет поправить. А то, что он уничтожил, не возродится уже никогда. Может, будет новый мир и новая жизнь. Но осколки прежней никогда не склеятся, и теперь он знал, что ему до конца дней своих придется терпеть эту боль. Внутри его счастья засела боль, и не извлечь ее оттуда никогда. Он все еще гладил ее по волосам.
Наступил вторник. День экзамена по химии прошел, но Дональд не появился, и никаких известий, дающих хоть какой-то намек, где его искать, тоже не было. Мор так и не сказал Нэн, что собирается уйти от нее. Это был день чествования картины. Рейн, конечно, должна была присутствовать; и Нэн тоже не передумала.
Обед решили провести в школе, в учительской столовой, и подготовка к нему вызвала суматоху среди учителей, которым редко доводилось организовывать нечто более торжественное, чем общешкольное чаепитие в День Акта. Столовая для учителей только называлась столовой. Потому что никто из учителей никогда там не столовалс я, там вообще никто не принимал пищу, а использовали ее для собраний разных школьных групп и комитетов. Превратить это унылое место в подмостки для праздничной встречи было не так-то легко. И на это затратили много сил, главным образом Хензман, энтузиазм которого был вдвойне трогателен, потому что сам он на этот обед зван не был. После долгих споров было решено, что такой чести, наряду с членами попечительского совета, удостоятся только преподаватели старших классов.