Сегодня Нэн наконец уезжает. Мор ждал этого дня с нетерпением. В последнее время в их маленьком домике не затихал тарарам — непрерывно стирали, утюжили, вытряхивали, чистили, собирали и вновь разбирали чемоданы; везде валялись карты, и разговоры шли только о поездах, о том, какие места заказать, не испортится ли погода… в общем, от всего этого Мор до того устал, что старался под любым благовидным предлогом подольше задержаться в школе. Учебный год заканчивался, и это означало, что хотя уроков и поуменьшилось, зато общих организационных забот поприбавилось — на плечи Мора ложился труд составления отчетов для родителей, а так же предстояло решить ряд вопросов относительно штатного расписания на будущий год, потому что Эвви с этим явно не мог справиться. А собственный дом стал Мору неприятен. Этот дом всегда казался ему слишком маленьким, и поэтому лучше всего там жилось летом, когда окна были весь день распахнуты и возникало чувство, что и внутри прибавляется пространства. И в то же время, именно летом, перед каникулами, Нэн все переворачивала вверх дном, и Фелисити ходила заплаканная и злая. Сердце Мора сжималось всякий раз, когда вечером, переступая порог, он входил в коридорчик, и без того тесный, а теперь еще и заставленный множеством чемоданов, спортивным снаряжением и прочим скарбом. И в такие минуты в него закрадывалась мысль — а не переселиться ли на время к Демойту? О Подворье и его обитателях он думал постоянно, но уйти туда не решился. Какое-то тягучее беспокойство постоянно мучило его. Меньше чем через три недели у Дональда вступительный экзамен, и об этом тоже нельзя не беспокоиться. Дважды за последнее время он пытался поговорить с сыном, выяснить, как у него дела, но Дональд вел себя очень неприветливо и Мору оставалось лишь огорчаться и недоумевать.
Вчера Мор, наконец, решился серьезно обсудить с Нэн вопрос о кандидатстве… то есть немного не так — он решил объявить Нэн о своем намерении стать кандидатом; но, увы, стоило ему только приступить к осуществлению замысла, и все пошло кувырком. Нэн тут же дала понять, что ничего обсуждать не намерена. Она применила свой самый жестокий прием. Вот как это выглядело: как только Мор начал со всей серьезностью излагать свои планы, намерения, надежды, не забывая подчеркивать, какой выгодой это может обернуться для всех них, она уселась на диван, подвернула под себя ногу и в упор вызывающе-насмешливо посмотрела на него. В такие минуты Мор ощущал в ней присутствие какой-то сокрушительной силы, и содрогался от этого до глубины души. Она будто восходила куда-то вверх в недосягаемость, где ее ничто не могло пронять. А он со своими жалкими вопросами и возражениями оставался где-то там, далеко внизу. И это все происходило совсем не от того, что она не понимала его доводов. Просто в ее присутствии, в поле, создаваемом ее личностью, эти доводы переставали существовать. Мор еще раз получил доказательство, что его жена это поистине крепость, способная выдержать любую осаду. Никакие доказательства на нее не действовали, раз выбрав, она упорно шла вперед со спокойной и даже радостной уверенностью в том, что достигнет своей цели. На протяжении разговора она ни на минуту не теряла присутствия духа, подсмеивалась над Мором, высокомерно вышучивала его, и довела до того, что он в бессильном гневе окончательно сник. Но уходя из комнаты, все же выкрикнул: «Нравится тебе или нет, а я поступлю по-своему!»