И тем не менее она их подозревала.
Сколь ни чудовищно это было, она ощущала связь между гибелью своих родителей и людьми, которые ее теперь окружали.
Вначале она отказывалась признаться себе в этом. Лучше было закрыть на все глаза и не погружаться вновь в пучину тревог.
Но теперь она сомневалась, разумно ли это. Она не могла мириться с несправедливостью, особенно если эта несправедливость совершалась по отношению к ней или членам ее семьи.
И теперь эти подозрения возвращались все чаще и чаще, отказываясь отступать.
Что имела в виду Элеонора? Почему она просила прощения за смерть ее родителей? Елена не сомневалась, что это было именно раскаянием, а не просто выражением соболезнования. Это было признанием собственной вины. И оно вызывало новые подозрения, игнорировать которые Елена больше не собиралась.
И все это усугублялось таинственным намеком из писем Нелл. Именно Айзенменгер (как всегда!) указал на близость дат смерти ее родителей и письма, написанного отцом Елены, письма, которое она читала, когда Нелл помешала ей. Неужели это было их последнее письмо? И что именно они не' смогли принять?
И как это было связано с их гибелью?
Она не могла оставлять без внимания эти вопросы.
Куда же делся этот несчастный идиот?
– Мне надо побеседовать с инспектором Уортон.
Показания были запротоколированы, и Айзенменгер как раз закончил ставить свою подпись на всех страницах.
Фетр была достаточно профессиональным человеком, чтобы не выдать своих чувств.
– Я не уверена, что это сейчас удобно.
Айзенменгер чувствовал приближение чего-то неотвратимого. У них имелось уже три трупа, и он почему-то не сомневался, что, если эти убийства не будут раскрыты, за ними последуют новые. Смерти нарушали равновесие в бытии, создавали волнения, зачастую приводившие к новым смертям. Крылатая колесница времени приближалась, и ее наездница жаждала крови.
– Это очень важно.
– Я в этом не сомневаюсь, доктор Айзенменгер, но это ничего не меняет. Она допрашивает свидетеля.
– Насчет ребенка?
Фетр затруднилась с ответом.
– А когда она освободится?
– Не могу сказать.
Следующий вопрос Айзенменгера, казалось, имел мало отношения к делу, но это была одна из тех деталей, которые очень его занимали.
– А почему она проявляет такой пристальный интерес к этому делу?
Фетр не смогла скрыть ни своего удивления, ни своего замешательства.
– Думаю, вы должны спросить ее об этом сами, – ответила она.
За этим резким отпором чувствовался какой-то подтекст, но Айзенменгер не уловил, какой именно. Он откинулся на спинку стула. Они сидели в другой комнате для допросов, которая была существенно чище первой.