Раздался короткий стук в дверь и сразу же, не дожидаясь ответа, вошла его героиня. Она шла к нему через огромный кабинет, как могла бы идти вся молодость мира, словно неся на вытянутых руках ему в дар свою отчаянную юность, не признающую условностей любовь и яркую, почти вызывающую красоту. Буйная копна темных шелковистых волос, широко расставленные синие глаза, немного великоватый, но хорошо очерченный рот, превосходная кожа, высокая грудь, стройная и очень женственная фигура… Каждый раз, когда он видел Лиду, первой мыслью его была ассоциация с фотомоделью, длинноногой манекенщицей, девушкой с обложки журнала – и нельзя сказать, чтобы эти ассоциации очень уж украшали актрису в его глазах. Типичное и набившее оскомину редко нравится режиссерам… Но в Лиде такая подчеркнуто сексуальная внешность, во-первых, с лихвой окупалась актерским талантом и темпераментом, а во-вторых… Боже, и в-третьих, и в-четвертых, и в-пятых – до чего же она была хороша!
Она уселась напротив него и спокойно – даже чересчур спокойно – спросила:
– Я плохо играла сегодня?
– Нет. – Он выдержал паузу, подвинул к ней чашку с душистым жасминовым чаем, достал из инкрустированного шкафчика на стене коробку конфет с коньяком и только после этого продолжил: – Не плохо. Но ты играла иначе. Понимаешь, что я хочу сказать? На сцене была другая женщина, и такая – другая – она ломает мне всю идею. Так мы не договаривались, Лида.
Она расслабленно откинулась на мягкую спинку кресла.
– Слава богу, Алеша, а то я уже начала беспокоиться. Ты так странно смотрел на меня сегодня. А что касается образа… Ты же знаешь, я не умею быть одинаковой всякий раз.
– Никто не просит тебя быть одинаковой. Но соответствовать замыслу ты ведь должна, верно? Черт возьми, ну не мне же учить тебя актерскому мастерству!..
Лида засмеялась едва слышным, хрустальным, как звук замирающего вдали колокольчика, смехом и нежно погладила Алексея по щеке. Опять женская рука прикасалась к его лицу, как пару часов назад, но эта рука была совсем другой – мягче, теплее, и пахла она совсем незнакомыми, остро-пряными духами. И, не сумев совладать с собой – так притягивала его к себе эта молодость, у которой был привкус и недозволенности, и порока, и подлинной страсти, – он прижался к этой руке и закрыл глаза. «Господи, прости меня, – подумал он. – Я не должен этого делать. Но я не могу…»
– Все будет хорошо, – шептала ему женщина, и он не мог понять, которая из двух. – Ты сделал отличный спектакль. Это говорю тебе я – я, твоя лучшая актриса…
– Ты сделаешь на сцене так, как я просил тебя это сделать? – спросил Алексей, не открывая глаз.