Лола выбралась из маршрутки с головной болью и сильно пошатнувшейся верой в людей.
Далее выяснилось, что в доме нет электричества. Домофон не работал, дверь была распахнута настежь, и какие-то люди в спецовках возились возле электрического щитка. Консьержка, которой было нечего делать, топталась возле подъезда и судачила с дворничихой. Лифт, разумеется, тоже не работал.
Лола горько вздохнула и поудобнее перехватила кофеварку. Мелькнула мысль не тащить ее наверх, а бросить прямо здесь, у подъезда, но раз Маркиз велел нести ее домой, то придется слушаться, она и так уже опростоволосилась с этой чертовой кофеваркой, сколько времени из-за этого потеряли…
Пыхтя и уныло поругивая своего напарника и компаньона, Лола поднималась на свой пятый этаж и остановилась передохнуть на четвертом. Показалось ей или нет, что из-за двери соседа она услышала игривый Оксанкин смех?
Лола подошла к двери и прислушалась – нет, все было тихо. Хотя сосед дома, она видела его машину.
«Мерещится уже, – подумала Лола сердито, – нервы ни к черту, отдохнуть бы…»
Тут она поскорее отскочила, поскольку если кто-нибудь из соседей застанет ее подслушивающей под чужой дверью, будет очень неудобно.
Илья Аронович Левако жил один.
Это вовсе не значит, что он был мрачным одиноким мизантропом, затворником и занудой – совсем наоборот. Старый адвокат жил в свое удовольствие, он ценил все доступные радости жизни – хорошее французское вино, дорогие коньяки, тонкую кухню, всевозможные деликатесы, в особенности замечательные французские сыры – от пахучих нормандских камамберов и бри до подернутого нежной голубоватой плесенью рокфора и сент-огюра или ароматного марбье с прослойкой сажи от пастушеского костра. От случая к случаю мог выкурить гаванскую сигару, хотя обычно не курил, считая курение вредным для здоровья. Любил Левако и женское общество, предпочитая румяных смешливых блондинок. Но в собственном доме, точнее – в собственной весьма благоустроенной квартире, обставленной антикварной мебелью и увешанной прекрасной живописью и гравюрами, Левако не терпел постороннего присутствия, общался с друзьями и подругами преимущественно на стороне, в ресторанах и отелях. Он руководствовался известным английским правилом «Мой дом – моя крепость» и понимал это правило почти буквально.
«Понимаете, Леонид, – говорил он как-то Маркизу, – вот, допустим, эта дама, с которой вы видели меня вчера. Она очень мила, привлекательна, умеет хорошо одеваться, с ней приятно показаться на вернисаже или на театральной премьере, приятно провести пару часов в приличном ресторане или даже пару недель на каком-нибудь средиземноморском курорте. С ней даже есть о чем поговорить: она прекрасно разбирается в английской литературе, немецком кино и французских винах. Но если я представлю – только представлю! – что она семь дней в неделю живет в моей квартире, каждое утро пользуется моей ванной, снимает с полки мои книги, переставляет вещи на моем письменном столе – меня охватывает невыносимое раздражение! Так лучше не доводить до этого и держать всех на известном расстоянии».