Дыхание Элеоноры стало глубоким и прерывистым. Она знала, что ее трепещущее тело не отвечает на ее мольбы остановиться.
– Едва начали, – повторила она с самоуничижительным смехом, – но вдова просит пощады.
Элеонора провела ладонями по рукам Ахилла и оттолкнула его.
– Простите, – сказала она. – Вы, наверное, считаете меня дурой.
К ее удивлению, он натянул платье на место, затем обнял, чтобы помочь затянуть завязки.
– Я думаю, вы прекрасная… – он замолчал и сорвал быстрый поцелуй с ее губ, – пробуждающаяся женщина. И я хочу, чтобы вы отдались мне безо всяких сомнений. Без сожаления.
Он еще раз погладил ее по голове, большие пальцы рук потерли нежную кожу возле ушей. Его объятия стали крепче.
– Я пощажу вас сейчас, Элеонора. Но не считайте меня великодушным. Я не такой.
Ахилл, проснувшись, лежал в постели. Несколькими минутами раньше часы а, мягко отбили час. Три утра. Замок был тих, стены, казалось, тоже спали, как хозяева и гости.
Лежа раздетым под шелковыми простынями и согнув руки за головой, он повел бедрами и ощутил, как гладкая ткань скользит по напряженной плоти. Он проснулся от приятного сна, его бедра напряглись в ожидании и явно показывали, что виной тому яркий, желанный образ некоей венгерской графини, заполнивший его воображение.
Ахилл снова повел бедрами. Уже много лет женщины ему не снились. Мускулы его рук, плеч, рельефного живота напряглись и затвердели. Ему следовало овладеть ею этим вечером. Там, среди свечей, с головой, откинувшейся в исступлении назад, она выглядела бы жертвой, соблазнившей большую часть ленивых богов с Олимпа. Жертвой Эросу была бы она, а ее стоны – сладчайшим благодарением, какое когда-либо существовало. Как она отвечала! На своих ладонях он опять почувствовал ее пышную грудь с острыми сосками. Было бы минутным делом скользнуть рукой под юбки и погладить шелковистые бедра, ощутить кончиками пальцев влажность ее плоти, вдохнуть пьянящий аромат ее пробуждающейся женственности. Напряжение в его членах усилилось. Кровь глухо застучала в примитивном мужском непреодолимом влечении. Он удивился себе, своей безудержности. Боже милосердный, он хотел ее!
Ее поцелуй возбуждал его, почти подталкивал к краю. Ее тело горело от женского голода, а бедра едва заметно начали напрягаться и расслабляться в этом древнейшем из танцев. А ее язык в самостоятельном движении, в собственном чувственном аккорде, переплелся с его.
Ее язык… ее бедра… Боже, Боже, Боже. Тогда он почти взял ее. Ахилл отбросил простыню, давая прохладному ночному воздуху охладить свой жар. Он глубоко вдохнул, чтобы освободиться от напряжения, сжавшего его изнутри. Понимала ли она, как много обещало ее тело? Только это удержало его от того, чтобы наброситься на нее. Только это.