С дочерью Эмили почти не виделась. У Норы в городе осталось множество друзей, и она каждый день с кем-нибудь да встречалась. Часто приходили к ней, и тогда Эмили старалась не выходить из своей комнаты и порой досадливо морщилась, слыша громкие голоса, доносившиеся снизу.
Никки скоро завела себе парнишку, старше ее года на два, ему было лет четырнадцать-пятнадцать, и он уже старательно выбривал верхнюю губу. По утрам у двери дома появлялся этот узкоплечий подросток в сопровождении двух своих сестер, тринадцати и шестнадцати лет, казавшихся одногодками. Николь выскакивала на крыльцо в белых шортах и белых мягких туфлях, оттенявших ее бронзовый загар, и, весело подпрыгивая, добегала до калитки, а за ней, заражаясь весельем, устремлялась вся компания.
Лето шло своим чередом, но на исходе июня Нора все-таки засобиралась в Нью-Йорк.
– Не знаю, оставить Никки у тебя или послать ее в лагерь. Ей здесь неплохо, но и в лагерь она хотела. К тому же переносить ее долго сложно, уж я-то знаю.
– Она мне не в тягость, – сказала Эмили. – Но решать вам. А что… – она помолчала, – разве тебе уже у меня надоело?
Нора метнула на нее угрюмый взгляд.
– Нет, – ответила она. – Но дела…
– Ты всегда приезжала в середине июля, – не обращая внимания на поправку, сделанную дочерью, продолжала Эмили, – а тут вдруг уже в июне…
– Извини, – сварливо перебила Нора.
– Ты знаешь, что я этому рада. Я так редко вижу Никки… и тебя тоже. Вот я и подумала, что вы останетесь на весь сезон…
– Я не могу, у меня дела. – Нора встала из-за стола, не дожидаясь, когда мать закончит завтрак.
Она вышла, но спустя несколько минут вернулась.
– Дело в том, – начала она, встав за спиной у матери, и тон ее был настолько резок, что Эмили едва не поперхнулась глотком кофе, – что я всегда в начале июля бываю в Нью-Йорке. Разве ты не заметила?
Эмили не повернула головы. Только почувствовала, как задрожала чашка во внезапно обессилевших пальцах, и поспешила поставить ее на стол.
– Всегда? – переспросила она. – Разве?
– Во всяком случае, в последние годы. И ты знаешь, почему.
– Прошу тебя, – Эмили порывисто встала, – не будем продолжать этот разговор.
– Но ты сама начала его!
– Неправда. Впрочем, это не важно. – Боком, не глядя в лицо дочери, Эмили прошла мимо нее и поднялась к себе.
Несмотря на открытые окна, в комнате уже было душно. Эмили включила кондиционер и прилегла.
Ее дочь Нора в День независимости должна быть в Нью-Йорке. Нора непременно хочет быть в Нью-Йорке… Бог с ней, пусть! Каждый год она отмечает в Нью-Йорке День независимости, каждый год четвертого июля она покупает цветы и, должно быть, выпивает за день несколько стаканов виски с содовой. Но почему она только теперь об этом заговорила? И когда это случилось в первый раз? Пять лет назад? Десять? Во время учебы в университете? А может, еще в школе, когда она отправилась в Нью-Йорк провести несколько дней в компании тети Рэчел и двух ее прыщавых отпрысков? Что она знает, что помнит о том Дне независимости? Когда, когда она перестала быть ее тихой и ласковой Норой? Да и была ли она вообще когда-нибудь – ее? Как зло звучал голос дочери… Неужели она стала ей врагом? Неужели она испытывает к матери только ненависть?