— У тебя лицо загорело, ровно у крестьянки, Элен де Роскоф. А нос к тому ж облупился. По щастью в этом дому, хоть он и скромен, ты сможешь привести себя в пристойный вид.
Суровое сие замечание прозвучало столь убедительно, словно господин де Роскоф в самом деле только что — при свете-то дряхлого факела начала столетия — разглядел ее загар.
Нелли бросилась на шею старику и громко заплакала, как плакала в детстве, когда разбивала колено либо ломала куклу.
— Полно, друг мой, полно, вишь, я тебе волоса запачкал, — господин де Роскоф гладил ее по голове, как когда-то отец. Ничего общего нету меж двумя этими людьми — ее отцом и отцом Филиппа, но для сердца ее они одинаковы. Хотя нет, общность есть — дворянская честь и дворянское благородство. Это важней, чем глубокие познания господина де Роскофа и плен заурядных предрассудков, в коем жил Кирилла Иванович Сабуров. Это самое важное.
— А волоса у тебя куда как хороши, — продолжал свекор. — На них глядя трудно не заподозрить в тебе нашей доброй франкской крови. Поведаю тебе сериозно легкомысленную примету Скончания Дней: станет рождаться совсем мало блондинок. Только по этому признаку я сейчас у утешаю себя, что теперь еще не конец. Воротимся в дом, дитя.
В дому сделалось за недолгие часы их отсутствия так уютно, словно в нем жило изрядное семейство. Параша месила тесто в необычной квашне, верно вытащенной из чулана. Была та в форме корыта и на высоких ножках — выше стола. По краям были приделаны непонятного назначения толстые доски. Катя деловито ощипывала невесть где и когда добытую курицу, Ан Анку возился с весело разгорающимся очагом. Каменный пол сверкал теперь чистотою, на столе громоздились две головы сыра, короб с мукою, кусок свежего масла, обернутого в лист лопуха.
— Любо, — Параша сняла с пальцев последние ошметки и одним движением сдвинула доски над корытом. — Внизу квашня, сверху доска. Опара подымется, муки добавил и наверх выложил. Тут же и разделывать потом. Дома такое бы соорудить как воротимся.
— Типун тебе на язык, — Катя смахнула сгибом руки перышко с лица. — Разве можно заране говорить, что воротимся?
— Выпей доброго этого сидра, дама Роскоф, — Ан Анку окинул Нелли проницательным взглядом. — Я чаю, ты устала.
— Разве Ларошжаклен не для себя его заначивал? — Нелли слабо улыбнулась.
— Мнится мне, он не будет в обиде, — Ан Анку умехнулся.
Нелли неохотно приняла протянутый ей оловянный стакан, отпила, не различая что пьет. Однако ж сил прибыло. Она сделала второй глоток, уже наслаждаясь бодрым терпким вкусом. Верно скоро уж научится она разбираться в сем напитке не хуже, чем в винах.