ЛИССАБОН
Серебристый изящный «феррари», то вписываясь в поток автомашин, то вырываясь из него, мчался по оживленной дороге № 249, ведущей в Долину миндаля, к северу от Лиссабона. Эмилио Фонсека, положив руку в кожаной перчатке на руль, умело вел машину, его взгляд был устремлен прямо вперед. Мигель Кардига сидел на пассажирском сиденье.
– Не слишком-то нажимай на старика, Мигелино, – он вовсе не такая дрянь, как ты это расписываешь.
– Но он проделал все у меня за спиной!
– Не криви душой. Ты отказался от коня, поэтому он его и продал.
– Но это был лучший конь из всех, каких мне довелось готовить!
– Так попроси его приостановить эту сделку.
– Попросить его? Может быть, даже начать умолять? Чтобы снова оказаться у него под башмаком? В этой его долбанной школе для богатых толстух?
Машина свернула на трехрядную гравиевую дорогу, ведущую к Учебному центру верховой езды семейства Кардига.
– Мигелино, тебе хочется перестать томиться у него под башмаком? Тогда вернись на арену. Возврати себе славу матадора.
Лицо Мигеля побелело, челюсть напряглась, он мрачно посмотрел на лучшего друга.
– Я тебе, Эмилио, сотню раз повторял – я не могу. Просто не могу!
– Ну, ладно, ладно… – Эмилио успокаивающим жестом положил Мигелю руку на плечи. – Но мне будет не доставать тебя, дружище. Что ж, удачи тебе!
– А разве ты не будешь приезжать ко мне в гости?
– Разумеется, как только ты опять разругаешься с отцом и я тебе понадоблюсь – позвони.
Включив на полную мощность мотор, он поехал прочь.
Когда Мигель проходил по крытому булыжником двору, его сапоги издавали странный аритмический стук, один каблук ударял по земле тверже другого. Филипе, один из помощников отца по школе, радостно приветствовал его.
– Как хорошо, что вы наконец вернулись, сеньор Кардига! Вернулись туда, где вам и нужно жить!
Мигель не без тайной боли отметил, как мучительно старается юноша смотреть ему прямо в глаза, тщательно избегая при этом взгляда на ноги. Но Филипе оказался не в состоянии совладать с собой: на мгновенье он скосил глаза вниз – и сразу же отвел их судорожным движением, заставившим дернуться всю голову.
Мигель громко усмехнулся. Наверное, ему никогда не привыкнуть к этим вороватым взглядам. Он притерпелся к ним только потому, что худшее осталось уже позади.
Самый мучительный момент настал на следующий день после случившегося с ним несчастья, когда он открыл глаза в больничной палате и обнаружил у постели архиепископа и врача, причем на лицах у обоих можно было прочесть откровенную жалость. Архиепископ склонился к нему и осенил его крестным знамением, бормоча по-латыни слова какой-то молитвы. Мигель заморгал.