Она была не в силах пошевелиться.
Плетка начала описывать медленный круг на шее Патриции, потом скользнула ниже, задержавшись на ложбинке между грудей.
– Вы испытаете чувства, каких не испытывали никогда ранее.
Словно бы отравленная его словами, она застыла на месте как вкопанная.
Он отбросил бич, обнял ее и жадно поцеловал в губы.
Ей показалось, будто ее ударили током. Чувство было и волнующе прекрасным, и чудовищным одновременно.
Наконец она вырвалась и отпрянула в сторону.
– Как вы смеете!
Он не пошевельнулся. Он глядел на нее столь же безучастно, как прежде, лишь едва заметно насупившись.
– Прошу прощения, мадемуазель. Я неправильно истолковал ваш визит. В ночной рубашке, в полпятого утра.
Он пожал плечами и, резко отвернувшись от нее, пошел прочь.
Патриция бросилась бежать с конюшни сломя голову – она торопилась очутиться дома, торопилась очутиться в безопасности собственной спальни. Попав туда, она захлопнула за собой дверь с такой силой, словно за ней гнались. Выбившись из сил, она опустилась на постель рядом с Таксомотором, который недоуменно посмотрел на нее, а потом зевнул.
Мысли Патриции были, как в тумане. Она, должно быть, и впрямь сошла с ума – выбежать из дому во мраке ночи разве что не голою. Но ее так очаровало волшебство искусства коня и наездника, что она просто об этом не подумала. Но как ей теперь, после того, чтобы произошло, брать у него уроки? Ей придется попросить его покинуть ее дом – правда, тогда он заберет с собой обоих коней. А ведь все происшедшее было скорее ее виной, чем его. Разумеется, он неверно истолковал ее появление. «О Господи, почему я вечно ухитряюсь все испортить?»
Она бросилась на постель, она пыталась забыть о происшедшем, пыталась представить себе, будто на самом деле ничего не произошло, пыталась забыть о том, насколько волнующим показался ей его поцелуй.
– Ох, Том, возвращайся поскорее, – прошептала она, уткнувшись лицом в подушку.
Мигель сел у себя в постели. Он потянулся за бутылкой, наполнил стакан, сделал большой глоток, но вино не принесло ему привычного успокоения. Все его тело дрожало от возбуждения.
Какого черта он посмел вообразить себе такую чушь? Но ведь она пришла к нему практически обнаженной… сквозь прозрачную ночную сорочку рвались наружу ее груди. Но что бы он сделал, если бы она в конце концов не оказала ему сопротивления? Взял бы ее прямо на конюшне? Позволил бы ей отстегнуть у него с ноги протез? Стал бы свидетелем того, как она смотрит на эту несчастную культю с жалостью… или с отвращением? «О Господи, какой же я идиот!»