Пускай будет птичка. Хищная птичка, дружок, только тебе про то знать рановато.
— Знаешь ли ты, разбойник, — надменным голосом изрекла я, — что славный супруг мой — не кто иной, как высокородный Сайготтин-ри, из самого Гменниройи, старший писец Налоговой Палаты! Он поднимет на ноги всю уездную стражу, он воззовёт к наместнику Ноллагара! Ты уже сейчас, ничтожный, можешь готовиться к лютой казни, каковой несомненно заслуживаешь!
Вот так. Главное — чтобы глупее. Впрочем, последние слова были вполне искренними. По роже видно — мерзавец, каких поискать.
— Готовиться, говоришь? — усмехнулся Худгару. — Что ж, приготовимся… Ты, дамочка, не боись, у нас не заскучаешь.
Сейчас же парочка разбойников угодливо хихикнула.
— Да и недолго ты у нас задержишься. Сдаётся мне, что славный супруг твой отвалит за твою жизнь немало звонких докко. А пока хочу кое-чего тебе показать…
Он вроде как задумался, опустил руки — как вдруг правая молнией взметнулась, и точно кипятком обдало мне щёку. Плетью, значит, достал. И этой же плетью — из тонких кожаных ремешков, с мелкими свинцовыми шариками на концах, потряс перед моим носом.
— Запомни, высокородная госпожа, не люблю я, когда мне смертью грозят. И вообще когда пасть на меня разевают. Могу обидеться, и тогда ждать выкупа тебе придётся в очень неприятной обстановке. Ты поняла?
Чего уж тут не понять? Чай, в столичных дворцах церемониям не обучался. А сердце гордое, ранимое сердце. Это радует. Есть, значит, и такая зацепочка. Хотя скорее всего и не понадобится.
Разумеется, я разревелась (осторожно, чтобы и впрямь не потекли слёзы, не смыли мою намалёванную красоту). Потом истово закивала — мол, усвоила урок.
Худгару пощупал мой изумруд, ловко отцепил брошку от волос и не глядя сунул за пазуху. После чего, бросив парочку неразборчивых слов своим головорезам, ушёл вперёд.
Очень хорошо. Знакомство состоялось, теперь можно и узел из сена вынимать.
Разбойнички боле не полезут, усвоили, что я — чужая добыча.
Щека болела зверски. Интересно, удастся ли мне там согреть воды, чтобы соорудить примочку из горюн-травы?
Оказалось, и впрямь неплохи мои дела. Проявил мерзавец Худгару уважение, не с прочими пленниками разместил, а отдельно. Видать, ране это погребом было, судя по пивному духу, коим тут все стены провоняли. Стены те из толстых брёвен сложены, почти как мой домашний пень. На земляном полу охапка соломы брошена, постель, стало быть, моя. Окошка нет — откуда оно в погребе? — да зато факел в стенное кольцо воткнут. И ярко светит, всё видно — и сизый мох на потолке, и крысиную норку возле дальней стены, и низкую дверь. Серьёзная дверь, плотная, медными листами окованная. Да только какой-никакой слух у меня ещё имеется.