«А Эмили сказала: «Это сделал с тобой папа». Я не могу, не могу сказать этого».
Глаза Линн затуманились слезами. Она быстро вытерла проклятые слезы унижения.
– Извините, – пробормотала она.
– Все в порядке. Почему не поплакать, если хочется?
– Итак, значит, вот что произошло, вы понимаете. Может быть, я преувеличиваю. Теперь, когда я слышу себя, я понимаю, что, вероятно, это так. Это один из моих недостатков. Я становлюсь слишком эмоциональной.
Прошло несколько минут молчания, пока приятный голос опять не обратился к ней.
– Вы ничего не рассказали мне о вашем муже.
– Ох, Роберт. Роберт – необычный человек. Не так часто встречаются люди, подобные ему, человек Ренессанса, можно сказать. Люди так говорят. У него так много талантов, все восхищаются им, его эрудицией и энергией, он делает очень много хорошего для общества и уделяет очень много времени детям, их образованию, так много времени…
«Я ненавижу его. Это сделал с тобой папа».
– Да? – спросил он, подбадривая ее.
– Я не знаю, что еще сказать. Я…
– Вы рассказали мне, что ваш муж делает для детей и общества, но не рассказали, что он делает для вас.
– Хорошо, он очень щедр, очень внимателен и… – Она замолчала. Это было невозможно; она была не в состоянии сказать это; она не должна была приходить сюда.
– Это все? Расскажите мне, например, бываете ли вы часто сердиты друг на друга.
– Ну, иногда Роберт бывает зол. Я думаю, что так случается с людьми, правда? И я в этом виновата…
Тошнота поднималась к горлу, и ей было холодно. В яркий солнечный полдень ее руки покрылись гусиной кожей. И она внезапно встала в панике, желая только убежать.
– Нет, сегодня я не могу сказать ничего больше. Нет, нет, сейчас у меня уже не кружится голова. Я могу ехать. Это просто головная боль, легкий приступ лихорадки. Мне все же почему-то нездоровится. Я знаю. Я приеду еще раз, – сказала она. – Уверена, что приеду. Я знаю, я должна приехать.
Ничего больше не спрашивая, врач встал и открыл дверь.
– Я приму вас еще раз, миссис Фергюсон. Я буду отсутствовать три недели. Когда я вернусь, если вы захотите прийти на прием, я буду рад поговорить с вами. А тем временем было бы хорошо, если бы вы сохранили ежедневные записи всего того, что вы все делаете вместе. Запишите все счастливые часы, а также несчастливые. Тогда мы поговорим. Если вы пожелаете, – повторил он. – Сделаете так?
– Да, да, я сделаю. Благодарю вас, благодарю вас, – сказала она.
Сидя в своей машине, на безопасном расстоянии от изучающих ее глаз за толстыми стеклами, она почувствовала глубокое облегчение. Но постепенно, по мере того, как расстояние между ней и доктором увеличивалось, она начала чувствовать жар трусливого стыда, как будто ее уличили в некотором бесчестном поступке, в опасной лжи, в позорящей ее краже или как будто ее нашли гуляющей по улицам в нижнем белье. Почему, почему она не рассказала всю правду? Этому человеку было известно, что ее что-то еще беспокоило, он видел ее насквозь.