Солнце недавно село за горизонт, однако улицы Первопрестольной освещались так, словно был день. Сотни факелов в руках молодых воинов давали достаточно света, для того чтобы нельзя было от них укрыться.
В столице жизнь кипела, бурлила, всколыхнувшее мрачные тенета города покушение на государя и наследника пробудил от спячки полицейских. Они словно гончие врывались в дома, выискивая бомбистов, но так ничего и не находили, порой вытаскивая обычных мужиков из постелей просто за то, что в их избе лежал старый дедовский бердыш или вовсе древняя пищаль, оставшаяся со стародавнего времени. В то же самое время гвардейцы, во главе своих обер– и унтер-офицеров кружили по московским улочкам арестовывая каждого бродягу, дотошно всматриваясь в лица прохожих. Нападение на царя было плевком на честь и мундиры всех присутствующих на месте взрыва, слишком дерзко, грязно это было! Прощать такое нельзя ни в коем случае!
Сразу же после взрыва бомбы под копытами лошадей царя и цесаревича, витязи во главе с Прохором, вовремя сообразившим, что к чему, заняли круговую оборону возле раненых, лежащих без сознания царственных особ. Но больше ничего не было, в толпе вокруг слышался только истерический визг почтенных матрон, беспорядочная беготня только раздражала, не принося никаких плюсов от всей этой шумихи. Первым делом, осмотрев раненых, Прохор облегченно вздохнул – все живы, только вот у царя-батюшки пара мелких осколков попали в лицо, одна из брови, разорванной на две половинки, кровь заливала глаза, не лицо это было, а языческая маска древнего божка. Раны Старшего брата были относительно безопасными, тугими толчками сукровица шла из предплечья и бедра. Чтобы наследник не умер от потери крови Прохор с парой витязей, тут же перетянули ногу и руку, чуть выше самой раны, останавливая кровотечение.
Через минуту возле плотного кольца витязей застыла рота преображенцев, шедшая ближе всех к государю, во главе гвардейцев стоял бледный светлейший князь.
-Что с царем?– протиснулся он через ряды витязей, молча разошедшихся в сторону по приказу Прохора, увидевшего Меншикова за пару секунд до его слов.– О, бог ты мой, мин херц!