И пошла гулянка! Звучали тосты, бухали в потолок пробки шампанского, гости азартно кричали «Горько!», дарили подарки… На террасе было прохладно, и после горячего все полезли из-за стола плясать, и выплясывали при этом так, что половицы гнулись, а на столе подпрыгивали рюмки. Приглашенный из Дома Культуры баянист отмотал все пальцы, пытаясь угодить всем, кому — рок-н-ролл, кому — барыню, кому — частушки…
Потом пели хором, в основном Света с соседками, и все больше русское народное, да какое-то самобытное, неизвестное, Сергей только удивлялся. И опять — поздравляли молодых, опять плясали, выбегали на улицу играть в снежки, и снова садились за стол…
Часам к девяти вечера «сменили обстановку» — невеста собственноручно зажгла свечи, свет на террасе потушили, откуда-то появилась гитара, и пошли более знакомые песни: Высоцкий, Розенбаум, Никитины, Цой, Науменко, Гребенщиков…
Гитара гуляла от одного исполнителя к другому, даже сама невеста «тряхнуло стариной», исполнив свою любимую «Черную кошку». Сергей, к музыке относящийся, как говориться, «с любовью и уважением», с удовольствием слушал, подпевал, заказывал новые песни — его-то природа обделила и слухом и голосом.
Неподалеку от Сергея сидел смуглый, чернявый парень, гость со стороны Бориса, всю свадьбу хмуро крививший губы. На волне всеобщего застольного братства его не веселое лицо как-то больно резануло Сергея по глазам, и он крикнул чернявому:
— А ты что такой кислый? Петь-играть можешь?
Парень словно бы отвлекся от своих мыслей — улыбнулся застенчивой, хорошей улыбкой и кивнул — могу!
— Гитару сюда! — зычно крикнул уже изрядно принявший «на грудь» Воронцов. Дали гитару. Чернявый провел рукой по струнам, запрокинул голову, и вдруг выдал резкий, рубящий ритм, дергая струны всей пятерней, а потом высоким и одновременно хриплым голосом запел:
Поставте памятник Свободе.
Прекрасной деве, идеалу.
Мерилу чести, патриотке,
Так уважающей себя.
Из мрамора адреналина,
В зеленой тоге алкогольной,
С отечной близостью инфаркта
Взойдет на пьедестал она.
Ее прекрасные ланиты
Вцелованы в гнилые десны,
А девственность молочных желез
Удостоверит силикон.
Глаза Свободы — словно небо.
Зрачки — дымы канцерогенов.
А губы алые Свободы
Подобны дикторам ЦТ.
Она ногою горделиво
Стоит на цоколе гранитном,
Миниатюрными ступнями
Обута в тапочки «Симод».
В руках Свобода держит факел,
Воспоминанье Нюренберга.
И сотни тысяч наркоманов
Прикуривают от него.
И вьется над её главою,
Подстриженной под Аль Капоне,
Прекрасный вестник мира — голубь,
Кричащий почему-то: «Карр!».
Вы восторгайтесь вашей девой,