– Что это? – я вопросительно посмотрел на Ежиху.
– Подожди. Сейчас, – она схватила пульт и принялась проматывать пленку. – Вот, гляди.
И я увидел. Лика в красном платьице и в тех же самых сандаликах стояла на стуле, в той же позе, что и Светка, и пела ту же песню про кузнечика, также не выговаривая букву «р», только ее голос звучал четче и звонче.
– Видишь? Это монтаж.
Я ничего не мог понять.
– Жанна, что это значит?
Ежиха только плечами пожала.
– Значит, что кто-то взял запись с поющей Ликой и зачем-то переделал ее так, что на пленке получилась другая девочка. Кто это мог быть, я догадываюсь, а зачем – ума не приложу.
– Ты хочешь сказать, что это сделал Толс… твой муж?
– Ну, а кто же еще? И наверняка прямо здесь, – Жанна показала на аппаратуру. – А что это за девочка у тебя на кассете?
– Моя дочь. Ее у меня украли.
– У тебя украли дочь? – ахнула Жанна. – Давно?
– Пятнадцатого мая. Мне присылали кассеты с ее изображением, но, похоже, меня дурили, выдавая за мою Светку твою Лику.
Ежиха снова прокрутила мою запись, внимательно вслушиваясь в звук.
– Ты видишь, – она была очень серьезна. – На пленке лицо твоей девочки как будто смазано, и голос звучит глухо… Такую подделку смонтировать, в принципе, несложно – достаточно добавить шумов, заменить лицо, волосы и платье…
– Господи!
– Гера! – Ежиха вдруг посмотрела на меня совершенно круглыми от ужаса глазами. – Это что же получается: Мишка украл твоего ребенка?
Жанна была первым человеком, кому я рассказал абсолютно все: о Регине; о том, как я нес ее по лестнице с перебитой, как мне тогда казалось, ногой; как потом бегал и искал Светку; как с меня потребовали миллион; как приехала сестра с завещанием; как я случайно оказался в бывшей профессорской квартире и нашел дочкино платье; как хозяин квартиры сообщил мне паспортные данные ее мужа и как я его выслеживал. Когда дело дошло до второго появления на сцене Регины, я было запнулся, но Ежиха положила мне на руку свою горячую ладонь и попросила:
– Говори все, как есть. Он с девкой был, да?
Вместо «девки» она употребила совсем другое слово, и это, как ни странно, мне помогло. И я рассказал все и дальше – вплоть до аварии.
– Вот оно что… – Лицо Жанны было совершенно серым, измученным и больным. – Но клянусь тебе, я ровным счетом ничего об этом не знала! Ты веришь мне?
Я ей верил.
Ежиха вдруг сорвалась с места и заметалась по студии, подбежала к стеллажу.
– Давай поищем здесь. Может, найдем что-нибудь…
Добряков был аккуратным человеком – каждая кассета оказалась подписана и датирована. Пару полок занимали в основном семейные архивы, запечатлевшие взросление Лики, остальные кассеты относились к работе. Ничего интересного.