Она говорила что-то еще, а Чагин вдруг почувствовал невероятное облегчение, отчего ему стало стыдно и приятно одновременно. Неужели такое возможно – безо всяких на то усилий его оставляют в покое? Раз – и все! И он снова один. И у него будет возможность разобраться в себе, в своих чувствах, побыть один на один со своими мыслями, воспоминаниями. И никто-то его не станет нервировать, окликать, упрекать, заставлять есть, когда ему не хочется, или отправляться с коляской гулять в парк… Ну и что – у него не развито отцовское чувство? Может, он родился таким уродом? Вот и оставьте этого урода в покое!
Непривычная тишина оглушала, удивляла и восхищала, хотелось выпить и расслабиться, чтобы понять, что же происходит с ним, с его жизнью на самом деле. Жена влюбилась! Он это уже проходил. Маша, его обожаемая Розмари, в свое время тоже влюбилась. Хотя до встречи со своим мачо она, как казалось Чагину, любила его, они прекрасно жили, испытывая друг к другу спасительную страсть. И вдруг все кончилось. Разом. Но если Катя, влюбившись, погрузилась в свои новые чувства, нимало не беспокоясь о своей внешности, словно это не имело в ее будущей жизни никакого значения (чего стоили ее мягкие трикотажные домашние штанишки, белые носочки и неснимаемая кофточка на пуговицах), то Машина влюбленность происходила совершенно по другому сценарию. Она старалась изо всех сил выглядеть как можно ярче. На ее туалетном столике появился арсенал губной помады – алых, карминных, бордовых, вишневых, пурпурных, рубиновых, пунцовых, киноварных оттенков. В комоде кровавыми пятнами залегли, застряли в белоснежных кружевах пунцовые бюстгальтеры и трусики. Розмари не погнушалась даже пошловатыми красными туфельками. Да и о том, что она уходит от него, своего любимого не так давно мужа, она объявила как бы наспех, словно вспомнив, что еще не сказала об этом в перерывах между долгими телефонными разговорами со своим португальским (и кой черт занес его в Москву?!) любовником, происходившими чуть ли не на глазах мужа-рогоносца… Она горела, пламенела, а кровь ее наверняка вскипала и сворачивалась всякий раз при воспоминании о своем Жозе. Чагин отпустил ее без скандалов и мордобития. Поцеловал во вспотевший от волнения (она опаздывала на свидание, вся трепетала, и мысли ее были далеко, кружились красными пьяными бабочками вокруг смуглого торса Жозе) драгоценный лобик, провел ладонью по ярко накрашенным губам, размазав помаду, и оттолкнул ее от себя: мол, иди, предательница, на все четыре стороны… И она ушла. Оторвалась от него, улетела, оседлав упругую и веселую дьявольскую метлу…