От ужаса у меня зашевелились волосы на макушке. Я пристально и недоверчиво посмотрела на Лео, с которым мы вполне мирно жили, вернувшись с юга, и пошла по врачам. Естественно, я никому не могла объяснить, что на самом деле меня беспокоит, иначе меня просто определи ли бы в психушку. Я мотивировала свою тревогу тем, что боюсь тяжелого наследственного заболевания. Поскольку никто не вскрикивал удивленно и не всплескивал руками, когда я получала результат генного анализа, спросить, нормальный ли для человека набор хромосом имеет плод, не решилась.
Все во мне кричало. Одна половина моей души – рвала и метала, не находя объект, на который можно было бы выплеснуть эту ярость. И я понимала, что если позволю себе окунуться в неистовство, то рано или поздно обнаружу, отлетая на небеса, свое распростертое изломанное тело у подножия какой-нибудь многоэтажки. Поэтому, не пускаясь во внутренний диалог, присоединилась ко второй половине, которая словно каменная бесстрастно наблюдала за всем происходящим.
За время моих скитаний по врачам наши с Лео отношения совсем испортились. Если быть предельно честной, то это у меня совершенно испортился характер. Я стала необщительна и нелюдима. Мое общение с Лео свелось к минимуму – я его кормила. В остальном он перешел на самообеспечение. Если бы с ним в ту пору что-то случилось, я бы пальцем не пошевелила. С людьми я тоже почти перестала общаться.
И почти все мои друзья оставили меня в покое, а тем, что не оставили, приходилось не сладко.
Как ни странно, желание отторгнуть все и вся я не перенесла на росшего во мне ребенка. Скорее, я объединилась с ним против всего мира. Весь мир был пустыней, и в нем были только мы двое.
На автомате я доходила на работу до декретного отпуска, через полтора месяца в конце июня я должна была рожать.
Безделье меня не тяготило так же, как и одиночество. Я каждый день с наслаждением и упорством сумасшедшей чистила перышки, ела полезную еду, кроме того, потакала нелепым вкусам беременности, росла пузом и полнела. Совершала прогулки два раза в день в любую погоду после полудня и вечером. Во время прогулок, присев на скамейку, выкуривала две положенные в день сигареты, так как бросить совсем не смогла. Просыпалась и спать ложилась рано, что было мне абсолютно не свойственно. Я даже читать не могла. Перипетии неизвестно кого меня совершенно не интересовали. Мне это было странно, при моем-то наркотическом пристрастии к чтению, но тоже не взволновало.
Лео всегда тенью таскался за мной на прогулки. Охранял. И однажды вечером, когда ко мне прицепился какой-то пьяненький любитель беременных, так на него напустился, что бедняга едва унес ноги. Я смотрела на служивого Лео тяжело и молча довольно долго, а потом тихо с ненавистью сказала: